На небольшой, расчищенной от толпы, площадке перед входом в храм, должна была состояться классическая дубичская казнь – побиение плетьми; согласно распространенному мнению – самая позорная смерть, применяемая для воров и насильников. Казнённые подобным образом не подлежали захоронению – их тела выбрасывались на помойку, на съедение собакам и стервятникам.
Данную весть во всеуслышанье объявил сам Военег – сидя на коне, сверкая вычищенными до блеска доспехами. Весть приняли громом оваций, в котором потонул горестный крик Искры, метущейся, точно обезумевшая кошка, меж с трудом сдерживавших ее стражников.
Они хотели посадить Мечеслава на колени, но он не повиновался, невозмутимо глядя на Военега. Но его заставили это сделать, ударив сапогом в пах. Толпа разом затихла.
Мечеслав задыхался, отчаянно хватая ртом воздух, прижав одну руку к животу, другой уперевшись в землю.
Первый удар коротким толстым дубичским кнутом, который предварительно вымачивали в течение суток, звонко, слишком звонко щелкнул – Мечеслав вскричал, выгнул спину и упал на живот.
Искра содрогнулась, но не смогла отвести глаз.
Второй, третий, четвертый. Удары градом, со всех сторон, посыпались на Мечеслава, неподвижно лежавшего на земле. Лохмотья разорвались, обнажив множество глубоких окровавленных полос.
– Нет, нет, нет… – шептала застывшая, окаменевшая Искра и ее очи – два золотых пятака – блестели от дрожавших на ресницах капель слёз.
Военег поднял руку. Плачи остановились.
– Всё? – недоуменно спросил он. – Уже?
Но Мечеслав с великим трудом поднялся и с вызовом взглянул на Военега. Тот дал знак. Стоявший справа от Мечеслава взмахнул кнутом, но жертва неожиданно перехватила его – ремень змеёй обернулся вокруг руки, – дернул на себя и вырвал кнут из рук опешившего палача.
Дальнейшие события происходили очень быстро: на Мечеслава сразу обрушилось три или четыре удара – один из них попал по лицу – но он, казалось, не обратил на это никакого внимания. Мечеслав размахнулся и хлестнул находившегося перед ним – то был Коснята. Сбив взревевшего от боли парня плечом, Мечеслав рванулся вперед, к Военегу, уже натянувшему в испуге поводья, но тут сразу с десяток багунов набросились на взбунтовавшегося воиградского царя и принялись остервенело его избивать.
У Искры опять подкосились ноги, и она чуть не упала, – стражники поддержали ее. Кто-то сзади влепил ей затрещину. С ужасом глядя на пыль, клубившуюся вокруг сбившихся в тесную кучу разбойников, убивавших ее возлюбленного, девушка преисполнилась уверенностью, что он уже мертв.
– Верую!!! – внезапно раздался истошный крик и в толпу линчевателей врезался… Клеарх. Багуны в недоумении расступились. – Верую во бога, в Творца… – Клеарх, растрепанный, заплаканный, помог подняться Мечеславу на ноги. – Помолимся, друг. Помолимся и примем смерть с богом в сердце. – Голос Клеарха сильно дрожал. – Вместе… повторяйте со мной, это поможет вам…
Мечеслав уже ничего не видел – все лицо его превратилось один большой распухший синяк.
– Да… – выдавил он, судорожно держась за монаха.
– Повторяйте за мной: верую…
– Верую.
– В бога…
– В бога.
– Да кончайте же с ними! – воскликнул Военег. – Проклятье! Это уже смешно выглядит! Что за лицедейство? Еще мученичества не хватало! Убейте их!
– В Творца неба и земли, единого в трех воплощениях… – Оба, прижавшись, сцепившись, сели на колени. Палачи с удвоенной яростью продолжали осыпать обоих ударами. – Даруй же мне мир в душе, во всякий час поддержи и наставь меня, обрати к себе сердца врагов наших. Избавь от сетей ловчих и слов мятежных. Крылом своим осени и защити. Утверди в вере истинной. Благословен ты, Господь мой, Заступник и Избавитель. Только истинно уверовавший в милость твою всеблагую откроет в себе три святых облика твоих – Деву, Младенца и Старца. И не убоится более стрелы, пущенной из чащи лесной, и язвы, ходящей во мраке…
Избиение все продолжалось, а приговоренные к смерти никак не умирали, хотя сил молиться у них больше не было. Только лежали, все так же прижавшись друг к другу и вздрагивали от нескончаемых ударов.
Искра лишилась чувств, и стражники, увлеченные зрелищем, бросили ее.
Конец этому безумству положил Тур. Совершенно неожиданно для всех, он, шепча под нос ругательства, спрыгнул с коня, обнажил меч, и, фыркнув на палачей, вмиг отпрянувших, подошел к Мечеславу.
– Без обид брат – сказал он и одним быстрым движением зарубил его. Потом, с сомнением посмотрев на содрогающегося Клеарха, вонзил меч и в него.
Тур невозмутимо всунул клинок обратно в ножны, сурово посмотрел на Военега, сплюнул.
– Не будет тебе чести после этого, Военег Всеволодович. Не будет.
И Военег, посмотрев вслед Туру, недовольно расталкивавшему стоявших у него на пути, вспомнил тогда слова Андрея. Вспомнил и тотчас же понял, как сильно он ошибся.
Мелкий-мелкий дождь плавал в воздухе, словно снег. Он пришел с резко нахмурившимся небом, и следом торопливо явились сумерки. Но, несмотря на морозную, слякотную погоду, Воиград шумел, жил, перерождаясь в нечто, может быть более уродливое, по сравнению с тем, что было. Хотя, как знать? Те, кто помнит Блажена, могли бы поспорить.
Багуны, дубичские сановники, дружинники предателя Дробуша теперь переключили все внимание на предстоящее сожжение царя Бориса, и последующие за этим поминки, что должны были состояться в большом тронном зале. Кстати, Военег распорядился убрать оттуда трон и поставить на его место орлиный из малого тронного.
Команда из пяти человек, под предводительством крепыша Ларя, суетливо, скрытно, во тьме закапывала тела Мечеслава и Клеарха за кремлевской стеной, в глухом нелюдимом месте, в густых зарослях кустарника.
Сам Военег, а по сути – царь Дубича, Воиграда и Нижней Аларии, первый вересский владыка за полторы тысячи лет, простерший свою власть на столь огромную территорию, сидел в своей комнате в пресквернейшем настроении. Неподалёку находилась Добронега и тихо-тихо плакала. Военег прекрасно понимал ее, он хорошо знал все упреки, что она могла бы ему высказать – он знал, что она ничего не скажет, – и терзался от этого еще сильнее. Всеми его действиями руководила трусость. Он боялся за свою жизнь, будучи окруженным людьми без веры, совести, чести. Поэтому он отдал им на растерзание Мечеслава, монахов, прочих – чтобы утолить их голод. Поэтому он предложил Андрею стать наместником в Воиграде, ибо хотел умаслить, задобрить воиградцев. Поэтому он не разрешил убивать Горыню и Искру, потому что не знал, что из себя представляет Волчий Стан, но понимал, что народ, беспрерывно воюющий с жестокими степняками может оказаться весьма грозным и неудобным врагом.
Вот оказывается как. Он – Военег – трус. Даже в отношениях с Добронегой он страшился повторить тот безумный, ужасный поступок. Ему постоянно мерещилась Лада. Видя обнаженную Негу, он вспоминал… Ладу.
Боже! Как легко быть изгоем, парием, разбойником! Как легко, ведомым мыслью о мести, о власти, славе, идти по трупам к намеченной цели, и как трудно удержаться на вершине, сохранить рассудок, свой прославленный холодный разум!
Военег сидел, охваченный приступом страха, а Нега плакала, никак не решаясь спросить: 'Почему? За что?'
Искра очнулась все в том же овине, и в первый момент она подумала, что все произошедшее у храма ей приснилось, но потом…
Как больно. Впервые ей отчаянно захотелось умереть. И преисполнившись решимостью, девушка захотела встать, и сделать это – любой ценой, хоть как-нибудь, но тут поняла, что связана по рукам и ногам.
