Военег беззаботно улыбнулся.
– Всего лишь слуги. Эй, там! Вина!
Андрей хмуро уставился на чарку, наполненную солнечным напитком.
– Что тебе надо? – повторил он свой вопрос.
– Не будешь пить? – удивился Военег и отодвинул свою чарку в сторону. – Хорошо, и я не буду. Итак, признаюсь тебе честно: я, увы, коварен. Я не подарю тебе смерть. Ты будешь жить, царевич. Я так хочу.
Андрей криво ухмыльнулся.
– Я хочу, – продолжал Военег, – чтобы ты стал моим наместником в Воиграде.
– Так я и знал.
Военег наклонился к Андрею, схватил его за кончик подбородка, повернул к себе, посмотрел в глаза. Но, не выдержав спокойного, ничего не выражавшего взгляда калеки, отпустил, отодвинулся, сделав вид, что прислушивается к шуму во дворе.
– Вот, слышишь? – сказал он, скрывая свою неловкость. – Кра?ду строят. Высокую, в человеческий рост. Как и положено царю. Вечером будут похороны. А перед этим, смерть примет твой отец. Смерть позорную, ужасную. И после будет брошен на съедение собакам.
– Зачем ты мне это говоришь? Хочешь за живое задеть?
– Я прикажу просто отрубить ему голову, и похоронить с честью.
– Торгуешься? Когда-то и я так делал. Точно так же морочил людям головы, и всегда выигрывал.
– И что?
– Подумай. Свой путь я прошел. Тебе еще предстоит его пройти. Ты поймешь.
– Это значит, ты отказываешься? И тебе не жалко отца?
– Жалко. Однако, ты недалек, Военег. Ведь ты всегда брал с меня пример? Ты знаешь, кем я был, что совершил. Ты уверен, что хорошо изучил все мои ошибки? Все промахи? Эх, ты…
Военег нахмурился.
– Не люблю, когда со мной разговаривают таким тоном. Очень не люблю. И все-таки, я предлагаю тебе власть, могу предложить и… жену. Как тебе Искра? Неплоха!
– Что с Велимиром? – неожиданно спросил Андрей.
– А, с этим сопляком. Он сбежал. На этот раз честно, хотя, что я говорю? Я тебя и не обманывал. Он сбежал и черт с ним. Уверен, он умрет, если уже не умер. Итак, время не ждет. Твой ответ?
– Мой ответ – нет. И когда-нибудь ты узнаешь почему, Военег. Я люблю своего отца, но нет. Это всё.
– Так любишь, что обрекаешь его на погибель? На позор? На бесславие? Принято. Теперь скажу я. Ты не умрешь, ибо я уготовил тебе, Андрей Мечеславович, особую участь. Для тебя, мой дорогой, целый мир, сказка наяву, притча во языцех! Ты станешь узником башни Блажена.
Дверь с жалобным стоном отворилась, и в овин вошли двое: один – приземистый лысый крепыш в синем кафтане, покрытом пятнами ржавчины; другой – долговязый субъект, зябло кутающийся в просторный серый плащ.
– Чё жмешься к стене, красотка? – усмехнулся крепыш. – Вставай, авось не тронем. Идем. Время, елки-палки-моталки, пришло. Ну давай, давай. Пошевеливайся. Шустрей.
Искра поднялась, но ноги не слушались, подкашивались; руки тряслись, как в лихорадке; горло стиснуло ожидание неминуемой беды.
– Во, как очи горят, – сказал крепыш, безжалостно разглядывая девушку. – И большие, как два золотых пятака.
Он схватил княжну за руку и вытолкнул наружу, нагло хлопнув ее по заду.
Близился вечер. Солнце, бледно-желтое на свинцовом небе, нависло над башней Блажена, будто призрак. В воздухе явственно ощущался запах гари. Пень с топором так и стоял на том же месте, окровавленный, одиноко мрачнея среди жухлой листвы и увядшей травы.
За казармами, у Боярского дома, на пустыре под одичавшими спутанными кустами ракитника возвышалась гора трупов – Искра, еще не увидев этого ужасного зрелища, уже все поняла: карканье ворон, слетевшихся на пиршество, после преследовало ее весь день, раздражая, угнетая. Ноги отказывались идти, и сопровождавшим ее хольдам пришлось практически нести княжну.
Крепыш бросил камень в стаю черных птиц, облепивших мертвецов, и они с недовольным шумом разлетелись.
– Смотри, красотка! – Крепыш больно схватил девушку за скулы и заставил посмотреть на убитых. – Видишь? Нравится? Да ты что, плачешь? Ну не надо, дитя мое…
– Хватит дурить, Ларь, – рявкнул долговязый, и грубо встряхнув Искру, поволок ее дальше.
Она не верила своим глазам. В куче находились такие живые, такие близкие ей люди: кухарка, слуги, юные дружинники Олега… и Авксент. Милый толстячок Авксент – голый, грудь и живот превратились в кровавое месиво, выкатившийся, висевший на одной жиле, глаз жадно клевала ворона, поглядывая на людей блестящими антрацитовыми глазками.
Искре трудно было дышать, воздуха отчаянно не хватало.
Потом они прошли через пустующую площадь у дворца, где горделиво возвышалось большое деревянное сооружение: сложенные штабелями бревна конусом сходились у венчавшего их гроба – готовый погребальный костер царя Бориса, что запылает на закате, почти ночью, превращая в прах уготовленное для него тело. Смешанные чувства вызвал он у Искры: и стыд, и злость, но все это перекрывал страх.
Страх, сдавивший ей грудь тяжким грузом.
У храма толпился разношерстный народ: вездесущие багуны, молчаливые робкие горожане, угрюмые дружинники предателя Дробуша. На месте спиленных сосен теперь красовалась виселица – на длинной перекладине болталось десять человек, в основном священнослужителей, а также молодой воевода Олег, чей вид вызвал у княжны новый приступ страха, боли, горя.
Прямо перед виселицей стояли две грубо и наспех сколоченные клетки. К ним и подвели Искру.
– Горыня, Мечеслав… – только и успела вымолвить девушка, увидев двух узников – избитых, одетых в рваное рубище, закованных в цепи, – и на миг потеряла сознание.
Крепыш по имени Ларь отвесил ей пощечину – Искра вскрикнула, схватилась за прутья клетки и медленно сползла на землю. Она больше не могла, это было выше ее сил. Горыня высунул закованные в цепи руки и прижал сестру к решетке.
– Держись, сестра, – прошептал он. – Не плачь, будь сильной. Держись.
Мечеслав рвался к ней, что-то говорил, она не слышала. Окружавшие ее люди слились в одно сплошное грязное пятно, издающее мерзкие, гавкающие звуки. Изредка ей открывался клочок печального осеннего неба, в которое всовывались уродливо вытянутые морды, скалящие в дикой усмешке кривые гнилые зубы.
Но вот она очнулась, едва почувствовав тепло любимого человека, почувствовав его запах, – терпкий, единственный на свете запах, который не перебила вонь немытого тела и измочаленных лохмотьев.
Мечеслав сидел на коленях и прижимал к груди Искру.
– Тебя выпустили и сняли цепи, – проговорила она, слабо улыбаясь, гладя его по щетинистой щеке, притронувшись к заплывшему посиневшему глазу.
– Мы должны идти, – глухо сказал он. – Нас зовут, не знаю куда. Мы должны идти.
Искра поразилась, рассмотрев возлюбленного – он выглядел дико уставшим, словно этот день бесконечных побоев, угроз, насмешек продолжается уже целую вечность.
– Что с нами будет? – спросила она.
– Теперь уже не важно. Обними меня покрепче.
И они, привалившись друг к другу, побрели сквозь громыхающий, оглушающий своей слепой неприязнью строй. Вслед им неслись крепко проперченные оскорбления, тычки, плевки. Но в тот миг они остались одни в этом мире, одни в бушующем море.
Одни.
Они держались вместе до конца, их пальцы не желали разъединяться, пока множество цепких заскорузлых рук не оттащили бьющуюся в истерике девушку от бывшего царя Воиграда.
