– Ммм… Искра где-то здесь во дворе… – пролепетала девка.
– А Горыня? Где он? Опять пьян?
– Не знаю, ваша светлость…
– Так позови их, – велел старик. – Всё, иди вон… бестолочь.
Искра, светло-русая, подвижная девушка лет шестнадцати, сидела на ступеньках высокого резного крыльца, ведущего в покои своего отца, князя Волчьего Стана Вятко, который сейчас лежал в одной из спален, тяжело и неизлечимо больной. Она звонко смеялась, слушая спор двух людей, происходивший во дворе.
– Да что ты буробишь, глупая баба! – восклицал княжеский десятник по имени Девятко – невозмутимый мужик с коричневым, в мелких морщинках, лицом и пышными усами. Он важно сидел на пне и вырезал из дерева какую-то фигурку. – Не было этого никогда.
– Тебе всё не было, – ворчала Белка, кухарка. – А я знаю. Точно знаю. Клянусь Матерью- Хранительницей. Щека еще в позапрошлом году рассказывал то же, и Рахтай – Рахтай-то от чего помер?
– От пьянства…
– Ничего не от пьянства, скажешь тоже… Вот клянуся, клянуся Матерью-хранительницей! Павно своими глазами видел! Он теперя даже заикаится! Как выскочил выверь! Прям ниоткуда выскочил чертяка… Манька его клялалася, а я Маньку яво уж скоко знаю! Точно было!
– Как же, клянись, глупая баба, клянись, – сказал Девятко. – Пятьдесят зим прожил на свете, и никакого выверта здесь отродясь не было…
– Тьфу ты, дурак! Да ведь весь Стан знает! Да что с тобой спорить!
Девятко насмешливо покачивал головой. Солнце, озорно выглядывая из-за росших у княжьего заплота берез, рассыпалось по двору мелкими лучиками, добралось до девушки, ослепило её, заставив зажмуриться, золотом заиграло в роскошных волосах. Она продолжала хохотать.
– Да иди ты, сам знаешь куда! – Белка развернулась и пошла по направлению к стряпной избе, покачивая бёдрами и поминутно что-то сердито выговаривая.
– Выверт! – Девятко в сердцах сплюнул. – Что за ерунда! Никогда в
Искре нравилось, когда говорил Девятко, его рассуждения всегда веселили её. Надо сказать, что Девятко был не только десятником, но и заядлым охотником, а ещё, как говорят, травником и знахарем.
– Якобы выверт стянул дитя новорожденное у Павно, прошлой ночью, – ворчал он. – Слышь меня, красавица?
– Да, дядька.
– Что скажешь?
– Не знаю, дядька, – ответила Искра и снова расхохоталась.
– Вот-вот, и никто не знает, – не обращая никакого внимания на смех Искры, продолжал рассуждать Девятко. – А я – знаю. Марницкая сказка это. Про выверта. Треплют языком, а чё треплют? Хоть бы подумали, что это за чудо такое – выверт. А это чудо оттудова. Из Марна. Кажись. Иль нет?.. Может и из Залесья оно…
– О чём ты, дядька? – спросила Искра.
– Да вот не вспомню я, откуда слух-то сей…
– Про кого, про выверта?
– Да, про него… Кажись, всё-таки из Залесья она, это сказка. Легенда. Легенда о девочке с золотыми волосами. С золотыми, такими вот, как у тебя. Или нет? Эх, память уже не та…
– Расскажи, дядька!
– Расскажу, милая, расскажу, – пообещал Девятко. – Только вечерком, хорошо? Некогда мне щас.
– Хорошо, я буду ждать тебя! – крикнула Искра и побежала в дом.
В сенях она столкнулась с нянькой.
– Э-э-э… – Нянька растеряно раскрыла рот и уставилась на княжну.
– Что ты, Любавушка? – спросила её девушка.
– Батюшка вас зовет…
– Хорошо, я иду. – И Искра побежала к отцу.
– И брата вашего тоже! – крикнула ей вслед Любава.
– Я не знаю где он! Наверное, опять пьян!
Вятко дремал, изредка подёргивая костлявой рукой. Искра неслышно подошла к нему и присела на край ложа. С минуту она хмуро разглядывала отца, потом отвернулась и стала ждать.
– Я слышал, как ты пришла. – Шепот князя вполз в шуршащую тишину спальни, как илистая муть в чистый ручей. – Только не услышал я шаги сына моего.
– Оставьте, батюшка, – резко сказала Искра. – Мне всё равно. Я не собираюсь его искать.
– Дай мне свою ладошку, дочка… – Князь протянул ей дрожащую руку.
– Не дам. – Дочь отодвинулась подальше.
– Всё капризничаешь, – устало вздохнул князь. – Капризничаешь…
– Чего вы хотели? – холодно спросила она.
– Узнаю этот тон. Знаю, как сердишся ты. Губки твои плотно сжаты, и смотришь ты не на меня… Да и не надо. У тебя острый взгляд, Искра, злость тебе не к лицу.
Искра молчала, обхватив руками плечи.
– Где Горыня? – опять спросил князь. – Без него не могу сказать…
У девушки дрогнуло сердце. Она с детства недолюбливала отца, как впрочем и многие. Но в последний год она его возненавидела, даже несмотря на болезнь, так неожиданно подкосившего ещё не совсем старого человека (этой зимой князю стукнуло шестьдесят) и превратившего его в живого мертвеца.
Скрипнула дверь и в ложницу вошел Горыня. Он был силён, плечист, волосы коротко острижены, на круглом румяном лице почти недельная щетина. Горыня, широко и небрежно шагая, подошел к кровати и прогрохотал:
– Здравствуй, батя! Чего надо?
Старик улыбнулся.
– Трезв. Хе-хе…
– Батюшка, – нетерпеливо спросила Искра, – вы скажете, наконец…
– Скажу, скажу. Искра, ты ведь созрела уже. Округлилась. Я ведь слышу твой запах… Так пахнут женщины…
Горыня усмехнулся. Искра, недоумённо посмотрев на брата, вскочила с места.
– Сядь, успокойся, – опередил её князь. – Сначала выслушай, потом скажешь. Я обещал тебя выдать замуж за Велимира, сына северского князя Мечеслава? Обещал, давно обещал… Время пришло, дочка. Не кипятись, не кипятись… Горыня!
– Я слушаю, батя.
– Возьмёшь сорок воинов, или около того, и всех кого надо. Приданное, слуг, в общем всех, позаботься об этом. Здесь останется Будивой. Он храбр и опытен, справится. Езжайте, вас ждут.
– Нет! – крикнула Искра. – Хочешь продать меня, как ты продал Младу?
Князь, услышав эти слова, закашлялся.
– Оставь, сестра, – мягко проговорил Горыня и положил ладони на её плечи. – Не надо. Пойдём.
Искра, оттолкнув брата, выбежала из комнаты. Князь продолжал кашлять. Горыня посмотрел ей вслед, вздохнул и сказал:
– Я понял, батя. Я всё сделаю. Отвезу её. Там ей будет хорошо. Но… но, напоследок, скажу тебе, отец. – Горыня сделал ударение на последнем слове. – Младу тебе не прощу. И никто не простит. Ни один венежанин. Это тебе на прощанье. Может, и не увидимся более.