Стена, на которую указал десятник, была выложена крупным речным булыжником, плотно подогнанным друг к другу. Из стены торчали два кольца, с которых свисали массивные цепи.
– Вот здесь он и был? – спросила Искра.
– Да, вот на этом самом месте, – ответил Девятко. – Год, как есть. Как видишь, ничего примечательного. А сколько было глупых слухов? Будто бы погреб сей имеет глубину в сотню саженей, и на дне, в черной жиже, сочащейся из-под земли, плавают черные духи – шмывы и вортуны, посылаемые Дувом, богом тьмы и подземелья, на нашу погибель. А пленники, значит, им в жертву, умаслить и задобрить их. Эх, до чего же доходит людская фантазия…
– Холодно здесь, – поёжившись, сказала Искра.
– Ну, ведь подвал. Здесь и должно быть так. Иначе как снедь-то вся сохранится?
– Тяжело ему, наверное, было здесь, во мраке и сырости?
– А кто его знает? Наверно, не сладко. Злой он был, жутко злой, косился как загнанный волк и молчал. Взгляд недобрый такой, ох и недобрый! Отродясь не видал такого демона…
Искра хорошо помнила тот день, когда она, единственный раз, увидела степного княжича, о котором так много говорили во всём Стане.
Было утро, и прохладная роса приятно холодила босые ноги. Его как раз вывели из подземелья. Раздетый по пояс он встал, широко расправив плечи, щурясь на солнце. На мускулистой груди красовалась татуировка – расправивший крылья чёрный ворон. Руки и ноги сковывали цепи. Жесткие, спутанные чёрные волосы грубым ворохом легли на плечи, в всклокоченной бороде запуталась солома.
Но взгляд этого степняка, его узкие, карие глаза…
Барх умывался. Два рослых дружинника поливали его из ведра. Он умывался, встряхивал головой и сморкался. Искра осмелела, тихо подошла к калитке… И тогда, в тот момент этот человек взглянул на неё. Он смотрел совсем недолго, одно мгновение. Но от его взгляда у неё похолодело внутри, – ибо этот взгляд, полный бурлящей ненависти, ясно дал ей понять, что он её непременно убьет, как только сможет. Искра, далеко не робкая девчонка, прекрасная наездница, отлично стрелявшая из лука, взрывная, дерзкая, тогда словно почувствовала его мертвую хватку на своей шее. Она даже закашлялась, и в ужасе убежала прочь.
– Как он попал к нам? – спросила Искра, когда они выбрались наверх.
– Точно не знаю. – Девятко облокотился об калитку, и задумчиво прищурил глаза. – Не знаю. Если честно, я многого не понимал… Зачем он понадобился твоему отцу? Зачем навлёк на нас такую напасть?
– Ну, так как же? Кто смог его поймать? – не унималась девушка.
– Поймал его, а вернее, как бы это сказать… добыл, что ли? Ну, в общем, случайно он попался. Зима его поймал, воевода с Заячьего Яра, нынче покойный. Это далеко отсюда, на юг, там уже натуральная степь. Наших там совсем мало, все в трёх или четырёх крепостях, на возвышенностях, в излучинах Крина. Зима, по-видимому, вышел в степь ночью за лошадьми. Хотел их выкрасть, обычное дело, что таращишься? Выкрасть, значит. Вот и наткнулся на группу. Вот так.
Девятко обнял девушку за плечи и сказал:
– Иди-ка домой, красавица. Пойдём, провожу. Завтра в путь…
– Дядька!
– Чего?
– А ты со мной?
– Конечно, милая. Куда я без тебя. Ведь ты мне как дочь и даже как сын… Ты для меня всё. Спокойной ночи, красавица.
– До утра, дядька.
Девятко ласково потрепал Искру за щёку, развернулся и зашагал прочь.
– Дядька! – окликнула его девушка. – Смотри не проспи!
– Шутки шутишь? – десятник остановился у ворот, улыбнулся и помахал ей рукой.
Искра махнула в ответ и побежала в свои покои.
Наступил день, когда Искра, Горыня и все их спутники должны были отправляться в путь. Большое количество народу собралось на городской площади – плотно утоптанном круглом месте, посередине которого, на насыпном валу стоял слегка накренившийся, потрескавшийся деревянный идол; рядом виднелись следы кострища. Идол изображал бородатого, пухлого дядьку, маленькие глазки-булавки почти скрылись под грозно свисающими бровями. То был Высень, или бог-отец, которого, наряду с ещё одной богиней, богиней-матерью, матерью-хранительницей, больше всего почитали венеги Подлесья. Со временем идол обветшал, черты лица стёрлись, но вокруг него всегда лежали свежие цветы.
Из выкрашенных в тусклый голубой цвет главных ворот княжеских хоромов выехало три крытые льняным брезентом конные повозки. На козлах сидели дворовые холопы, три брата-близнеца: Воропай, Мартын и Труха. В первых двух лежали, щедро обложенные крапивой, съестные припасы, оружие, доспехи, различная утварь и тому подобная мелочь, в третьей – приданное невесты и её наряды. Вслед за повозками, на красивой лошади соловой масти, выехала сама Искра, одетая в серый кафтан и в высокие синие сапожки со шнуровкой. К её седлу был приторочен лук и колчан со стрелами, на поясе короткий меч. Следом показались личная служанка Искры, крепкая плечистая девка по имени Буяна, а также книжник и писарь Доброгост – статный сухопарый старик с длинной седой бородой.
На площади их уже поджидали тридцать конников – личная дружина Горыни; он сам, на гнедом коне, в блестящей кольчуге и в сфероконическом шлеме с острым наносником. Рядом находились его десятники: уже знакомый нам Девятко; огромный воин, называемый Злобой, жутко свирепого вида, из-за страшного багрового шрама, пересекавшего всё лицо – со лба, через слепой глаз, до подбородка; а также Черный Зуб – смуглокожий, улыбающийся богатырь в черном свитере, обшитом железными пластинами. Его хитрые, чуть раскосые глаза, тёмно-русая, почти чёрная борода говорили о том, что кто-то в его роду был выходцем из степей.
У ворот, среди толпы, стоял коренастый, широкогрудый, важный мужчина лет сорока пяти; мясистое загорелое лицо покрывала густая жесткая борода с яркой седой прядью посередине, – Будивой, воевода Волчьего Стана, который становился, в отсутствие Горыни, главным во всём княжестве. Искра, подъехав к нему, схватилась за эту прядь, и озорно подёргала за неё.
– Ну что, Седая Борода, остаешься?
– Остаюсь, государыня, – серьёзно пробасил воевода.
– Не скучай!
– Хм… уж лучше скучать, – задумчиво произнёс Будивой, почесав голову.
Юная княжна подьехала к брату. Вокруг шумела толпа, люди кричали, желая всеобщей любимице удачи и счастья. Искра сердито глянула на Горыню и прошептала:
– Ты опять?
– Отстань, – буркнул Горыня. Он дрожал, по одутловатому лицу струились крупные капли пота.
Искра обернулась к жителям Волчьего Стана.
– Прощайте, друзья! Прощайте, родные! Надеюсь, когда-нибудь увидимся!
– Увидимся, увидимся! Возвращайся, девочка наша! Удачи, тебе! Легкой дороги!
Нестройный хор венежан не смолкал до тех пор, пока весь эскорт не скрылся из виду в лесу, на восточном берегу, прогрохотав по мосту и окатив пылью прибрежные лачуги.
Пламя свечи, догорая, затрепыхалось и погасло, погрузив унылую ложницу во мрак ночи. Вятко не спал. Его горло дико чесалось, он мучительно пытался откашляться, скрёб шею заскорузлыми ногтями, но ничего не помогало. Сильно хотелось пить. Невыносимо больно сводило левую ногу, хотелось встать, чтобы её размять, но у князя давно не имелось таких сил.
– Где эта курвина дочь, как её там? Паскуда паршивая… вечно ее где-то носит. Шушукается, небось, с бабами… Неблагодарные… Бросили меня. Ждут моей смерти, никак не дождутся, паскуды, выродки. А я и не умру. Не умру им назло. Чёрта с два! Буду специально медленно подыхать! Буду дерьмом исходить, пускай нос воротят. Столько добра я им сделал, а они всё: 'Млада, Млада…' Что значит судьба одного человека, пусть даже княжны? Ничего! Я им мир подарил, сволочам. Что б они делали сейчас? Оседлали бы их степняки, как волов, да плетью погоняли б… Вот тогда я посмотрел, как они запели б… Да и больно нужна
