ум, когда он глядел на неё – молодую, пышущую здоровьем. Она взяла его за руку и поцеловала в щеку, хотя выражение ее лица – несколько холодное – так и не изменилось.
– Спасибо вам за то, что пришли, – сказала она. – Давайте обсудим наши проблемы.
– А чего тут обсуждать-то, Искорка? – сказал Злоба. – Дело – болото. Если Борис и впрямь захочет сесть на трон, кто ему в этом помешает? Олежка чтоль? Да не смеши меня.
– Ты помолчал бы, Злобушка, – сердито проговорила Искра. – Не ты ли стоял и лыбился, глядя, как унижают почтенного Авксента?
– Помилуй, княжна! – изумился великан. – Что я должен был сделать? Броситься на спасение советника? Тридцать… и даже меньше – сколько нас было-то, там, во дворе, а Зуб?
– Двадцать. – Черный Зуб стоял неподвижно, невозмутимо, скрестив руки на груди и ни на кого не глядя.
– Двадцать. Итак, княжна, я должен был с двадцаткой броситься на две сотни? Только затем, чтобы спасти честь какого-то толстого и не в меру расфуфыренного боярина?
– Да, должен был! – закричала Искра. – Ты…
– Ничего я не должен! – Злоба нахмурился, сжал кулаки, сделал шаг вперед. – Я воиградскому царю не присягал! А Авксент сам виноват. Если б был похож на мужика, авось и не тронули бы его.
– Осади, Злоба, – спокойно произнес Горыня. – Думай, с кем разговариваешь.
– Не надо, господа, – произнес Авксент, встав между Горыней и Искрой. – Уважаемый Злоба прав. Он ничем мне не обязан. Было бы безумием… вмешиваться. Успокойтесь. Я ни на кого не в обиде. Поговорим спокойно. – Советник горестно вздохнул, что выглядело, честно говоря, смешно и сказал: – На душе у меня тяжело. Но я всё же скажу, уж простите меня ваше величество.
– За что простить? – хмуро поинтересовался Мечеслав.
– Я не вижу иного выхода, кроме как признать себя вассалами Дубича.
– Ни за что! – в один голос воскликнули царь и его невеста.
– Подумайте, ваше величество.
– Нет!
– Не понимаю, почему вы упрямитесь? – спросил Горыня.
– А почему вы не признаете себя вассалами степняков? – спросил в ответ царь.
– Потому что мы и степняки – два разных народа. Ничего общего у нас нет. Ничего – даже питаемся мы по-разному, одеваемся, молимся, думаем. А вы с дубичами – чем отличаетесь? Верой? Всё ваше принципиальное противостояние, взлелеянное, как вы говорили, веками соперничества, – полнейшая чепуха. Наоборот, вам надо объединяться. Не ровен час, степняки, а может и та нечисть, что нас так потрепала в Шагре, явится к вам. Сожрёт вас, ваше величество, потом Дубич, а потом и Беловодье и… что там дальше? Всех сожрёт. А вы и не заметите, ведь для вас главное – ни в коем случае не поддаться соседу.
– Таково ваше мнение? – сухо поинтересовался Мечеслав.
– Только не начинайте мне рассказывать о Всеславе, Божидаре и всех прочих. Тошно уже.
– Но как же быть с оскорблениями? Простить? Сказать, дескать, хорошо ли позабавились? Может еще чего надо? На карачках пред Борисом поползать?
– Это другое дело, – почесав макушку, проговорил Горыня. – Вот мой вам совет, ваше величество, – поговорите с ним наедине. Обговорите всё, потолкуйте.
– По душам? – ехидно спросил Мечеслав.
– Зря вы так, государь. – Горыня усмехнулся. – Борис мужик неплохой.
– Да, – с презрением произнесла Искра. – Уж ты с ним быстро спелся.
– Спелся, спелся. Еще добавь, что я пьянь. Никогда ты, сестричка, не исправишься. Всё глядишь на меня, как на змею подколодную. Что зыркаешь? Наплевать мне на твоё презрение, государыня… без государства. Что-то не верю я тебе. Фальшивишь, сестричка, фальшивишь. Без году неделя в Воиграде, а прикидываешься, будто больно тебя судьба его беспокоит.
– Представь себе, беспокоит.
– Ну, раз беспокоит – желаю удачи. Позвольте мне уйти, ваше величество. Мой совет вы уже услышали.
Мечеслав, к тому времени совершенно павший духом, кивнул. Горыня коротко поклонился и ушел. За ним последовал Злоба, всё еще кипевший гневом.
– А что ты скажешь, Черный Зуб? – с надеждой в голосе, обратилась к десятнику Искра. – Ты мудр и невозмутим. Твой разум не омрачен нашими глупыми склоками, предрассудками и давящей на всех историей. Скажи свое слово, скажи смело, мы примем любой совет. Так, ведь, Мечеслав?
– Да, – рассеяно подтвердил царь. – Так.
Черный Зуб молчал.
– Не хочешь говорить? – поинтересовалась Искра, подходя к десятнику вплотную. – Или не знаешь что сказать?
Зуб взглянул на княжну и как-то сжался.
– У тебя черные глаза, Гуннар, – проговорила Искра. – Знаешь, только сейчас я поняла, насколько ты… далёк от всех нас. Тебя ведь не Воиград тревожит? Что-то другое, так? Я помню, как про тебя говорили… что же… ах да – тебя нашли в степи. Лет десять назад. Одного, умирающего. Истощенного. И не убили только потому, что ты не очень похож на степняка. Так было?
Гуннар невозмутимо кивнул.
– Кто ты?
– Так ли важно, кто я? – проговорил, наконец, Гуннар.
Искра не нашлась, что ответить.
– Я – ваш слуга, – добавил Черный Зуб. – Приказывайте – всё, что в моих силах, я сделаю. Но спасти вашего возлюбленного я не в силах. И никто не в силах. Кто в этом виноват – не мне судить. Но вам не устоять.
Что-то в его словах заставило ее поверить ему.
– Нет, – прошептала она, опустив голову.
– Это не страшно, – услышала она его хладнокровный голос. – Княжества рождаются. Исчезают.
Гуннар снова замолчал.
– Ты не договорил, – сказала Искра и подняла голову.
Но десятник уже ушел.
В это же время дубичи совещались на кухне.
– Я не гамегех уа хгухать, – проговорил Борис с ртом, битком набитым снедью. – Хе хгойте ых шшеба умжикоу. Хто, в кошше хошшоу, уайи? Пхавиго – я!
Он говорил зло, выбрасывая изо рта крошки хлеба. Справа от него прямо на столе сидел Военег, слева стоял, точно страж, Ярополк. Напротив, на лавках, – Лавр, Семен и Асмунд, рассматривавший на просвет темно-зеленую бутылку с вином. Ольгерда не было.
– Так нельзя, – покачав головой, сказал Лавр.
– Пошему? – спросил царь.
– Подождите, господин Лавр, – вмешался Военег, сдувая пену с пива, налитого в глиняную кружку. – Переведите мне, пожалуйста, что сейчас сказал мой дражайший брат?
– Ух ты! – ухмыльнулся Борис – Хегов баамут. Тьфу!
– Кхе-кхе… с вашего позволения, государь, – помявшись, проговорил Лавр и повернулся к Военегу: – Его величество изволили сказать, что он не намерен ждать. Как я понял…
– Ты хочешь сейчас же сесть на трон? – не слушая его, спросил у Бориса Военег. – Мечеслава на кол, а сам на трон? Ты что, дурак? Тебя же все высмеют, как клоуна.
Царь в ответ на это грохнул кулаком по столу, вскочил и рванулся к брату, как ни в чем не бывало цедившего пиво, но наскочил на сдвинутую им же самим лавку и с рёвом упал вниз лицом. Ярополк со стоном подбежал к нему и, ухватив под мышки, поднял на ноги.
Борис разбил нос. Из перекошенного в лютой злобе рта вываливалась плохо пережеванная пища, смешивалась с кровью и пачкала торчащую дыбом бороду. Царь поднял дрожащий палец на Военега, и что-то гневно промычал. Что именно – не понял даже Ярополк.
