мать! У попов! Взяли в оборот одного ихнего недоумка – кажись его зовут Клеарх. И тряханули гада – сразу всё отдал, чертов сын!
– Уж больно гадка, – проворчал Ляшко. – Не пей, Семен. Лично мне не лезет. Тьфу!
– Не хочу я пить, – буркнул Семен, жалея, что пришел сюда. 'Можно было исчезнуть куда-нибудь, – подумал он. – Так нет, опять приперся. Эх, ноги мои, ноги…'
Искомая бутыль, оплетенная ивовыми прутьями, стояла прямо на земле. Десять или двенадцать человек расположились вокруг нее тесным кругом – на пеньке, на ведре, а кто и на траве, поджав под себя ноги и крутя длинный ус.
– Чё смурён-то? Не налил Военег, али как? – поинтересовался Тур. – Так мы щас енто дело поправим.
– Нет, не надо. Пойду лучше прогуляюсь.
– Прогуляюсь? – переспросил Леваш, открыв рот.
– А! Так ты девку какую хошь… тово? – воскликнул Тур, и показал красноречивый жест.
– Может быть.
– Выпей для храбрости.
– Чего-чего?
– Правильно, – рассудительно произнес Мал. – Багунам, ядрёна вошь, перед боем незачем храбриться. А что есть грех, как не самый бой?
– А раз бой, – торжественно изрек Тур, подняв треснутую деревянную кружку, медленно истекающую церковным самогоном. – Так вонзи в нее свой меч! По самые, едрить ее, помидоры. И поворочь там как следует!
– Непременно, – бросил Семен, удаляясь и радуясь, что так быстро отвязался.
'И куда идти? – думал он, не спеша прогуливаясь. – Что делать? Надо бы найти укромное местечко, и обдумать, как мне смыться, и куда смыться'.
Позади казарм находился длинный приземистый кирпичный сарай, крытый обомшелой черепицей и окруженный одичавшей тополиной рощицей. Около одной из отдушин кружила сипуха, держа в клюве крысу. Семен остановился и стал наблюдать за птицей. В отдушине находилось ее гнездо, и невидимые птенцы издавали громкий писк, видимо почуяв мать. Семен уселся под одинокой березой, прислонился к стволу и, сунув соломинку в рот, с наслаждением следил за полетом сипухи.
Она сунулась в дыру, и спустя минуту вылетела. Покружила около гнезда, убедилась, что поблизости нет хищников, резко вспорхнула ввысь и исчезла в голубой дали.
'А я – разве не хищник? – мысленно спросил ее Семен. – Откуда ты знаешь, что я не залезу тебе в дом и не поем твоих детишек?'
Семен повесил голову. Тишина. Храп коней в стойлах, мат багунов, шорох деревьев.
Стоп. Шелест. Кто-то находился в рощице за сараем. Шуршала первая палая листва, хрустели ветки, скрипели сапоги.
До Семена донеслись голоса. Кто бы это мог быть? И здесь? Семен подкрался к сараю. Голоса послышались отчетливей, но слов он не разбирал. 'Зачем мне это нужно? – заворчал Семен, подкрадываясь ближе, вдоль стены сарая, к высоким зарослям крапивы. – Воровская привычка, будь я неладен. Ведь не успокоюсь. Ну и ладно, не я один тут такой. Потешу себя, ежели конечно, там не какие-нибудь голубки. Да нет, в таком-то месте? Кому охота голой жопой в крапиву соваться?'
– Итак, договорились, – прозвучал до боли знакомый голос и Семен замер. Военег. – Вечером, ближе к ночи.
Что ответил его собеседник, Семен не понял, но голос был ему не знаком. Чужак.
– Я прошу, – продолжил Военег. – Без выкрутасов. Как обычно. Ты знаешь.
Снова баритональный, чуть хрипловатый голос, выдавший короткую фразу, из которой Семен разобрал только: '…Сразу…'
– Очень хорошо, – сказал Военег. – А вы позаботитесь…
Кто-то из них еле слышно прочистил горло, заглушив последние слова князя.
– Да-да… непременно…
'И Лавр тут…'
– Так, расходимся, – скомандовал Военег и все трое, хотя, судя по шагам, четверо, поспешили покинуть место тайного совещания.
Семен сидел там еще долго, обдумывая услышанное. И чем дольше он думал, тем больше укоренялся в решении сбежать. 'Не будь я вор, – думал он, – если не исчезну. Как говорится, бывших воров не бывает – мастерство, оно не куда не денется. Вот и хорошо. Будьте здесь без меня, братки. Начну новую жизнь. Тихую. Мирную. В деревянном, черт побери, доме. Сам построю. И-эх!'
Весь день все три рассорившиеся стороны провели в гордом одиночестве. Военег посетил библиотеку, и занялся там чтением 'Хроник Двенгана', услужливо предложенной ему Асмундом. Андрей, которого Военег намеревался там застать, в библиотеке так и не показался – Асмунд объяснил, что князь плохо себя чувствует и лежит в своей опочивальне. Военег хотел было пойти к нему, но присутствующий неподалёку Доброгост посоветовал этого не делать.
'Его высочество очень и очень зол, – сказал писарь. – И мучается сильными болями. Вряд ли вы чего-то от него добьетесь, кроме… грубостей'.
Борис, что удивительно, весь день просидел в облюбованном им домике в саду, неподалёку от библиотеки. Из оного домика (живописного деревянного сруба, с печкой, с резным крыльцом), весь день доносились охи и вздохи; суровые дружинники, стоявшие у дверей на страже, изредка улыбались и подмигивали друг другу. Этот домик, кстати, в народе звался Колыбельным – немало цариц нянчили здесь княжеских отпрысков. Только вот, будет ли Колыбельная оставаться таковой после озорства в ней Борьки- шалопута, большой вопрос.
Мечеслав чувствовал себя плохо. У него болела голова, одолевала вялость и сонливость. Но он не хотел сидеть на месте и порывался встретиться с дубичскими братьями, чтобы, как он выразился 'Поговорить по душам', но тронный зал пустовал, а в столовом зале одиноко сидели бояре, мелкие служки и дружинники со всех трех княжеств.
– Разбрелись по норам, – горестно качал головой великий князь, в который раз глядя на погруженный в полусумрак огромный зал. Вдали чернел трон. – Не иначе, замышляют что-то. Не в добрый час я решил их пригласить. Обманул сам себя. Обманул. Одолевают меня, подруга моя, невеселые мысли. Как хочется высказаться. Как хочется. Не могу я больше так. Пусть что-то решится. Хоть потоп, но чтобы конец всему этому. Мои братья, отец – в могиле, а хлебаю из их горькой чаши. Пошли отсюда, Искра.
Искра как могла утешала Мечеслава, жалела, хотя сама чувствовала себя ничуть не лучше. Растущее беспокойство о возлюбленном, который в этот злополучный, невероятно тоскливый день, потихоньку впадал в тяжелую депрессию, перемежалось с сомнениями и досадой. Ей казалось, что она по доброй воле обрекла себя на эту участь, приклеилась к чему-то больному и умирающему. Искра снова и снова спрашивала себя, зачем ей всё это нужно, может ли она всё бросить, и понимала, что нет.
Она не могла бросить Мечеслава. Она ходила за ним по пятам, словно за ребенком.
В полдень Мечеслав, уступив настояниям Искры, лёг спать. Но проспав полчаса, он вскочил и сразу же побежал в тронный зал. Встретив на пути Олега, он приказал ему немедленно привести к нему дубичских братьев; горячо и убежденно говорил растерявшемуся юноше и необходимости безотлагательного совета, но видя, что воевода раздумывает и обеспокоенно поглядывает на государя, пришел в ярость.
Ярость сменилась истерикой: Мечеслав вопил что-то совсем несуразное, рвал на себе одежду, плакал, смеялся и бегал по зале, будто затравленный заяц. С большим трудом Искра, Олег и слуги успокоили царя. Лекарь – из местных – посоветовал пустить ему кровь.
– Настойки здесь вряд ли помогут, – авторитетно заявил он. – Можно было б попоить мятой, цветами зверобоя. Но уж больно он возбужден. А вот пиявки наверняка помогут. Уж это точно. Государь ослабеет, и преспокойно себе пролежит в постели. И пускай себе отдохнет, пускай. Негоже в таком состоянии вершить дела, хоть государственные, хоть какие.
Некоторое время прошло в тишине и спокойствии. Ближе к вечеру Мечеслав, так и не заснув, очнулся
