от оцепенения (всё время, после процедуры с пиявками, он просидел в кресле с открытыми, но абсолютно пустыми глазами).
– Искра, – прошептал он. – Где ты?
– Я здесь, мой милый. – Девушка отложила книгу, которую читала, лежа на кровати и кинулась к Мечеславу. – Что тебе? Может чаю? Как ты себя чувствуешь?
– Я должен поговорить с ними…
– О боже! Зачем? Что тебе это даст? К тому же, они и сами никуда не высовываются. Борис вон – с девками в Колыбельной забавляется. Пьян как собака – у стражника, что у двери стоял, лицо разбил. Военег, как я слышала, занялся чтением. Он выжидает. Уж поверь мне. Так что и мы переждем, пока страсти не улягутся. Не лезь никуда с больной головой, не лезь, прошу тебя. Не все еще потеряно. Что- нибудь придумаем, замутим им головы. Даст бог – уйдут восвояси ни с чем.
– Не уйдут, супруга моя. – Искра вздрогнула, услышав это слово – супруга. Мечеслав произнес его с чувством, с надеждой. – Не уйдут.
– Ты сам не свой, Мечеслав. В тебе говорит сейчас не разум, а отчаяние…
– Знаешь, сколько Воиграду лет?
– …Ты перенервничал за эти дни, устал. – Искра села ему на колени и прижалась к нему. – Прекрати, пожалуйста.
– И всё же. Сколько лет Воиграду?
– Не знаю.
– И никто не знает достоверно. Он появился задолго до Дубича, задолго до Вередора. И он всегда был независим. Даже в расцвет империи тремахи, чьими вассалами считались воиградцы, не отваживались селиться здесь. Может быть, мы – единственные на всем белом свете, кто сквозь века пронес своё истинное Я.
– Ваше Я, – сказала Искра, закипая, – вы утратили лет двадцать назад, или сколько там прошло. Ты знаешь, о чем я. От вашего Я не осталось ничего. Если и есть где-то воистину вересский дух, так это в Волчьем Стане. За Дубич не скажу – там не была, но склоняюсь к мысли, что и у тамошних жителей тоже больше прав называться потомками вересов. Хватит уже! Я нянчусь с тобой, а ты всё за своё! – Девушка обхватила себя за плечи, и подошла к окну. – Речь идет о пустой формальности. Утрата независимости – это только слова. И ничего более.
В окно был виден Колыбельный домик. Искра смотрела на него невидящими глазами, и пропустила момент, когда оттуда вышли две помятые девицы и скрылись с двумя стражниками, видно бросившими своего господина на произвол судьбы. А собственно, что с ним могло случиться? Девушка обернулась, заинтересованная тишиной, и обнаружила, что Мечеслав… плачет. Волна нежности, жалости к возлюбленному вновь охватила ее. Она подошла к нему, поцеловала в лоб, сжала его ладони.
– Не надо, милый, – шептала она, сидя перед ним на коленях и ища его взгляда. – Прости меня за мои слова. Я всегда буду с тобой. Я не оставлю тебя. Может, мы уедем. Покинем этот край. Хоть ко мне на родину. Бог с ним, с Воиградом. Уедем. Это трудно, но я ведь покинула отчий край. Я смогла – и ты сможешь. Ну, что скажешь? Отдай им княжество, пусть подавятся. Нам ничего не нужно. Только наша любовь.
Мечеслав долго молчал. Слезы высохли на его лице. Глаза теплели, и по губам прошлась невесомая улыбка. Он кивнул.
– Давай спать, – прошептала Искра.
– Рано еще.
– Обнимем друг друга, прижмёмся.
– Хорошо.
И у них случился трогательный, ласковый вечер. Нежный, как перышко, чуткий, страстный.
– Искра, – произнес Мечеслав, обнимая ее. – Знаешь, я никогда себя так не чувствовал, как сегодня. Словно кто-то шептал мне – иди, иди, иди… наваждение, колдовство. Да, Искра?
Девушка спала, положив голову ему на грудь.
Она проснулась ночью. Ей сразу показалось, что уже глубокая ночь. Может, даже раннее утро. Рука привычно потянулась к лежащему рядом мужчине и… нащупала пустоту.
Искра, мгновенно почувствовав неладное, вскочила. Мечеслава нигде не было. Она подбежала к окну, и с недоумением увидела, как ее любимый плетется по тропинке, по направлению к Колыбельному домику. На нем был его черный подлатник, на боку висел кинжал, в руке он держал факел. Девушку изумила походка Мечеслава – спотыкающаяся, ноги двигались как будто сами по себе; голова, словно во хмелю, кружилась. Князь Воиграда пару раз чуть не упал.
– Мечеслав! – крикнула Искра, но поняла, что он ее не услышит.
Наскоро одевшись, девушка вылетела из опочивальни, и помчалась на улицу. Везде было темно, хоть глаз выколи, и она не сразу вышла наружу.
Распахнув двухстворчатые двери, Искра, наконец, вырвалась во двор и тут же остановилась.
Ночную тишину разорвал жуткий, захлебывающийся крик. Крик взлетел, точно стрела, и на самом пике вдруг оборвался.
– Нет, – произнесла, задрожав, Искра и неуверенно пошла дальше. Сердце колотилось так сильно, что девушке показалось, будто оно сейчас выскочит из груди. Позади нее послышались встревоженные голоса, мимо пробежало несколько темных фигур. Вскоре впереди раздались изумленные возгласы, проклятия, крики ужаса. Народ все прибывал, девушку толкали в плечо, оборачивались, показывали на нее пальцами. Должно быть, она шла слишком медленно. Слишком медленно.
Пространство около Колыбельной было ярко освещено множеством факелов. Искра, не видя ничего, подошла к толпе. Перед ней поспешно расступились. Девушка вступила внутрь круга света.
На крыльце сидел Мечеслав, бледный, как сама смерть. К груди он прижимал истекающего кровью Бориса. Отчаянно, виновато. Точно младенца. Его рука гладила Бориса по груди, по залитой кровью рубахе, из которой торчал кинжал.
– Я не… – прошептал он, увидев Искру. – Я не знаю, как это… как это… произошло. Не пойму…
Искра вцепилась в свои волосы, и что есть силы закричала, влив в крик всю боль, всю ненависть и страдание.
Глава 24. Лорн
Ашант поднял Эллака на руки, перенес через ручей и положил на землю неподалёку от вражеского войска. Прикрыл ему глаза. Два кровавых ручейка продолжали вытекать из ноздрей.
Это не победа. Ашант даже не знал, как это назвать.
– Прими его душу к себе, Найяль, – прошептал он. – Прими, пожалуйста.
Затем он развернулся и зашагал прочь. Запрыгнул на коня, и еще раз – в последний – взглянул на поверженного им юношу.
Битва началась внезапно. Подобно убитому сыну Эллака, войско Талгата налетело стремительно: первые ряды армии Барха едва успели выставить копья. В мгновение ока небо огласилось сумасшедшими выкриками возбудившихся до предела людей, воплями умирающих, диким ржанием ошалевших лошадей. В образовавшейся сутолоке, в этом бурлящем смертоносном котле, многие совсем чуть-чуть задетые копьем, мечом, локтем, еще чем-либо, падали с коней и тут же затаптывались своими или чужими – все равно.
Ашант, еще не остыв от поединка, включился в сражение сразу же. Он свирепо вклинился в наседавшие ряды неприятеля, чей натиск был яростным, необузданным, как будто они не верили в победу и желали поскорее умереть. И они умирали, – умирали толпами, натыкаясь на длинные копья закованных в металлические латы всадников, составлявших основу гвардии Тумура, словно рыбы на гарпун.
Талгат остался сзади, его мечущийся по холмам силуэт был хорошо виден; Тумур же, как и все остальные Барховы военачальники, бился в первых рядах. Он сильно вспотел, размахивая широким венежским трофейным мечом; лицо усеяли тонкие расплывающиеся полосы брызжущей в него крови. И не
