Слегка прикрыв глаза и покачивая в такт своим движениям головой, Санчо до самого последнего момента ничего не видел и не слышал, он так и не понял, что уже умер, когда Матвей резким движением рук свернул ему шею, придержал опускающееся на пол тело, чтоб не слышно было звука падения, и сменил мальчишку. А Танька почувствовала, как Санчо выскользнул из нее, снял руки с бедер, и тут же, секунду спустя, вновь её лоно наполнилось мужчиной, но это был уже кто-то другой. И девушка хотела было возмутиться наглостью пришлого чужака, ведь она до сих пор верила, что будет только с одним Санчо, как необъяснимый страх сковал её сердце, кошмарным винтом взвился вверх, ведь она продолжала стоять наклонившись, заканчиваясь где-то в самом низу живота. Она боялась поднять голову, посмотреть, кто же это пристроился сзади, она боялась участившихся мужских движений, цепких, сильных рук у себя на талии, размеренного, пока еще размеренного, дыхания над спиной. Это был первобытный, животный страх слабого зверька перед сильным хищником. И страх этот загнал куда-то далеко и возникшее было в начале соития возбуждение, и любое, самое мимолетное желание сопротивляться, и даже простейшую тягу к жизни…
Матвей отвернулся от упавшего ничком тела Таньки, совершенно по-собачьи помотал головой, как делал всегда, чтобы прочистить туман в мозгу после спаривания, оправил брюки и шагнул к прикрытому портьерой алькову. Оттуда доносилось сердитое сопение, влажные, какие-то вовсе недружелюбные шлепки и визгливый галкин голос: 'Нет… не хочу… отстань, Степка, не буду в задницу… чего еще придумал…'
Сорванная сильной рукой и отброшенная в угол портьера перестала скрывать происходящее. Карапуз и Димка, прихватив руки девушки и прижимая её плечи к постели, держали лежащую на животе Галку, а пристроившийся позади, между её ног, Степка старался изо всех сил попасть своим мужским предметом в нужную ему дырочку. Галка старательно виляла тощей попкой, прилежно сопротивляясь и поругивая держащих её ребят. Было ли происходящее простым элементом игры, или тут происходило самое натуральное изнасилование, Матвея не беспокоило. Он просто радовался, что ему повезло встретить всех живых свидетелей его превращения. И эта радость вылилась в жутковатый, мефистофельский смех…
Из-под верхней губы показались белоснежные клыки, само лицо вдруг стало вытягиваться вперед, превращаясь в звериную морду… губы его приоткрылись… и в алькове повис полный внутренней силы и удовольствия негромкий рык могучего злобного хищника…
… -…он их не жрал, просто пил кровь, порвав горло, — сказал задумчиво Голицын, еще раз оглядев трупы на постели, и спросил Сову: — Почему?
— Он сыт, — пожала худенькими плечиками девушка. — Сутки прошли с последней охоты. Он сыт, но какой же хищник откажется от теплой, живой крови?
— Ликвидировал свидетелей, напился крови и ушел, — покачал головой подполковник. — Сытый, довольный и беспечный…
— Хищник не бывает беспечным, — поправила его Сова. — Но я его не вижу… и не чувствую… что-то происходит, но я не могу понять…
— Он ушел, — задумчиво повторил Голицын. — Уйти он мог только туда, на входе следов не было, а в крови он измазался прилично, да и здесь наследил… Ворон, проверим?
За дверью возле бордовой портьеры оказался простой туалет: унитаз, раковина, всё пусть и изысканное, блистающее, но самое обыденное и при этом заляпанное размытыми кровавыми пятнами, похоже, здесь хищник отмывался от крови своих жертв. А за отдернутой портьерой мерцали огоньки десятков свечей, отражаясь в зеркалах…
Подошедшая поближе Нина попробовала через плечо Голицына заглянуть в этот зыбкий полумрак, но жандарм решительно и твердо придвинул репортершу ближе к стене, кивнул Ворону и, без лишних слов, первым скользнул в новое помещение.
— Не надо, там…
Сова не успела договорить, следом за подполковником, уходя от дверного проема вправо и стараясь держать под прицелом возможно большую площадь перед собой, нырнул в комнату Алексей. И, будто заговоренная, туда же рванулась Нина, наверное, после всего увиденного, побоявшаяся остаться наедине с покойниками.
Сумрачная комната казалась бескрайней, дальняя от входа стена терялась в неверном, зыбком свечном освещении. И поражало невероятное количество зеркал — настенных, напольных, настольных, установленных на специальных, тонконогих подставках. И у каждого зеркала горели свечи, то прикрепленные прямо к раме, то установленные рядом на полу, то мерцающие в старинных, позеленевших от времени канделябрах. Может быть, из-за резкого перехода из светлого, хорошо освещенного помещения сауны в этот мерцающий мир колеблющегося пламени, может быть из-за натянутых, как струна, нервов и ожидания встречи с оборотнем, а может быть, все так и было на самом деле, но всем четверым, каждому по-своему, показалось, что где-то в глубине зеркал тревожно мечутся невнятные серые тени, похожие то ли на призраки чужих отражений, то ли на живущие в зеркалах привидения. Отвлекшись на них, никто из вошедших в Зеркальную комнату, а вместе со всеми туда вошла и Сова, не заметил, как мягко, беззвучно, вернулась на место массивная, тяжелая портьера, оказавшаяся изнутри почему-то бархатно-черной.
То ли отблески многочисленных свечей, то ли тени в зеркалах, то ли общее мистическое наполнение комнаты, то ли все это вместе не позволили опытнейшему штурмовику и настороженному подполковнику жандармерии уловить тот момент, когда Матвей очутился позади женщин. Даже Сова, доморощенная Кассандра, ничего не поняла в тот миг, а лишь ощутила, как чья-то рука стальной хваткой берет её за загривок и начинает неторопливо и болезненно сжимать…
— Пистолеты — на пол! Медленно!!! — чеканя слова, скомандовал Матвей, прихватив за шейки обеих женщин и загораживаясь ими, как щитом, от прянувших в разные стороны Голицына и Ворона.
Но, видимо, насмотревшись всяких кинобоевиков, где лихие штурмовики лихо освобождают заложников или, наоборот, прикрываясь ими, выпутываются из любой передряги, Матвей так и не понял, чем обычная жизнь отличается от кинематографа.
Презрительно фыркнув, подполковник демонстративно и быстро сунул свое оружие в подмышечную кобуру, высказавшись при этом:
— Бросать пистолет и любое другое оружие — это моветон… Ты согласен, Ворон?
Не глядя на жандарма, а продолжая контролировать каждое движение Матвея, Алексей кивнул головой, понимая, что от него сейчас требуется только подыгрывать старшему по званию, должности и опыту.
— Руки шире в стороны, иначе им шеи сломаю в секунду, — автоматически продолжил Матвей, кажется, даже и не заметив, что первое его требование было не просто не выполнено, но и оговорено. — Быстро!!!
— Да и ломай, — согласился Голицын, демонстративно скрещивая руки на груди. — Кто они такие? А как их убьешь, то и останешься с нами один на один, без защиты…
Матвей на секунду-другую задумался, интуитивно понимая, что все идет не так, не по правилам вестернов и детективных романов. И этот холеный аристократ ведет себя слишком спокойно и нагло, и этот замухрышка в мундирчике второй свежести… ох, ты… он так и не бросил пистолет… просто опустил его, будто спрятал в тени зеркальной рамы…
— И чего так орать, как пьяный в кабаке, — продолжил подполковник, брезгливо морща нос. — Разве это обяза…
Тут Голицын повел руками, вроде бы опуская их с груди вниз, но на полпути делая стремительное, едва заметное глазу движение… И Ворон плавно, будто в замедленной съемке, распластался то ли в прыжке, то ли в падении, ловя стволом пистолета беззащитные ноги Матвея.
Что-то стремительное, матово-черное сверкнуло в мерцающем, трепещущем мраке, а злые пули уже кромсали, рвали ноги Матвея… и вороненый, короткий стилет входил в правую глазницу…
— Прошу вас, поднимайтесь, барышня, — сказал Голицын, вырывая из правого глаза убитого тонкий черный стилет, свое 'секретное оружие последнего шанса'.
Нина, которую ликвидированный оборотень повалил в последнем своем, уже неосознанном движении, с большим трудом, опираясь на руку подполковника, поднялась на ноги и, непритворно охнув, жалобным голоском сказала:
— Каблук… сломался…
— Каблук починим, — уверенно ответил Голицын. — Или найдем вам новую обувь, верно?
