особенно остро. И Зоя каждый день приходила в магазин, любовалась ботильонами, трясясь от ужаса при мысли, что купит их кто-нибудь другой.
– Милые, – оценила выбор Викуша. – Не в моем стиле, но милые. Значит, десятку одолжить?
Лучше бы двадцать. Или тридцать. У Викуши много денег. А одевается она простенько. Вот Зоя – дело другое. Как она будет носить ботильоны со старым плащиком? И сумочка опять же… не говоря уже о мелочах, вроде шелкового шарфа и перчаток из лайки.
Зоя была бы прелестна…
– Нет, – Викуша вернула ботильоны на стенд. – Не одолжу.
Она огляделась по сторонам и сказала:
– У меня к тебе деловое предложение имеется. Ты ведь одна живешь?
Зоя кивнула, еще не понимая, о чем речь: жила она и вправду одна, в крохотной квартирке на окраине города.
– Я у тебя буду квартирку арендовать. Скажем… пять тысяч за раз. Я тебе звоню. Ты уходишь гулять. Куда-нибудь, но так, чтобы не отсвечивать. Понимаешь?
– Не очень.
Викуша вздохнула и мягко-мягко повторила:
– Я тебе звоню. Ты уходишь из дому. И возвращаешься, когда я позвоню второй раз. Получаешь за это деньги. Пять тысяч. Так понятнее? Вот.
Она вытащила из кошелька купюры и сунула в Зоину сумочку.
– Это аванс. На ботинки хватит. А будешь правильно себя вести, хватит не только на ботинки.
– У… – Зоя вдруг все поняла. – У тебя кто-то есть?
– А вот это, милая моя подружка, не твоего ума дело, – Викуша засмеялась и щелкнула по носу. – Ну примеряй свои ботики, и пойдем. Родька небось заждался. К слову, если вдруг Родька начнет спрашивать, то я была у тебя… чай пили. Сплетничали. Мало ли чем время убивают две молодые и красивые девушки. Договорились?
– И вы договорились? – Далматов возвышался над Зоей, глядя на нее с явным неодобрением.
Тоже образец морали и нравственности выискался!
– Она позвонила на следующий день… и потом еще.
– Сколько раз?
Достаточно и одного, чтобы разрушить наивное Родионово представление об идеальном браке.
– Ну… много. Я сначала не знала, с кем. А потом мы в кино пошли… вроде как Егор со мной. Ну, мой парень. И в кафе…
Игры втроем, когда четвертый не в курсе.
Или все-таки в курсе?
Мог ли Родион отрезать голову любовнику жены? Вероятно, мог. Но зачем ему Саломея и Далматов? Если только… Нет! Эта мысль настолько мерзка, что Саломея поспешно выбрасывает ее из головы. Один любовник – еще понятно. Но двое – уже перебор.
Тогда остается ревность. Ревность – хороший мотив.
– Но Викуша его не любила. Совсем-совсем.
Ну да, просто спала изредка. Ничего личного.
– А он ее не отпускал…
Хлопнула дверь – вернулся Толик. Он вошел молча, потеснив и Далматова, и Зою. Бросил к печке сырые дрова, отряхнул снег с ботинок и сел на пол. Длинные Толиковы ноги вытянулись до самого стола.
– Там волки подошли. Близко. Если нападут, то…
– Не нападут, – без особой уверенности ответил Далматов.
Он же поднял горшок, перевернул и тряхнул, вываливая на стол монеты, бисер, клочки бумаги и что-то еще, мелкое и сыпучее. Радостно звенел металл, и стекло тут же захрустело под чьим-то сапогом. А Саломея, наклонившись, подняла бусину.
Крупную. Темно-зеленую. С серебряным узором. Как будто нить впаяли. Узор складывается во что-то, но Саломея никак не может ухватить картинку.
И здесь на острове картинка одна, но узоров много. Они мешают друг другу. И чтобы увидеть все, надо отыскать правильную точку зрения.
Глава 5
Арифметика
Еще немного, и он сорвется.
Тук-тук-тук. Пульс в висках. Височные кости не прочны. Треснут и выпустят то дурное, что накопилось внутри. Домой тянет. Пожалуй, впервые за всю его жизнь Далматова тянет домой, а у него сил не осталось даже на то, чтобы удивиться.
На столе – пасьянс из монет. Но монеты ли? Кругляши в коросте окисла, черные, металлические. С одной стороны – серп. С другой – не разобрать. Не то лицо чье-то, не то – череп.
Монет тридцать семь. Сакральное число в чужой извращенной логике? Или случайный улов?
Там, откуда взяли монеты, их осталось много. Сундуки лежат открыты… корабли разбиты…
Помимо монет и бус в коробке лежат бумаги. Далматов видел их прежде – карты, чертежи, схемы. Наброски пути к кладу, изученные и бесполезные. Далматов все равно перебирает хрупкие, смерзшиеся листы, пытаясь найти подсказку.
Не выходит. А остальным будто плевать.
Зоя нанизывает бусину за бусиной. В ее багаже – ракушка-чемодан с брелоком-сердечком – отыскалась косметичка, а в косметичке – катушка ниток да игла.
Толик по-прежнему сидит на полу. Он подбирает бусину за бусиной и подает Зое. Сюрреалистическое умиротворение. И не было выстрела. Крови… вообще ничего не было.
Осталось взять гитару и запеть: как здорово, что все мы здесь сегодня собрались.
Далматов фыркнул.
Тридцать семь черепов ухмыльнулись в ответ.
Ближе к ночи накатила слабость. Давненько Илье не случалось чувствовать себя настолько беспомощным. Всегда ведь были варианты.
Отступить.
Напасть.
Выждать.
Купить информацию.
У кого? И чем платить? На острове нет банкоматов, да и валюта иная. И некому сделку предлагать. Разве что демону. Дорого возьмет.
Кровью? Жизнью? Чьей?
Зою Далматов бы отдал. И Толика. Все равно лгут, неслучайные гости старого дома. Саломея? Возможно. Рыжая-бесстыжая.
И Саломея, словно подслушав мысли, подняла голову. В глазах – немой вопрос. Но у Далматова нет ответа. Получается, что без связей и денег он такое же ничтожество, каким был?
Книга памяти упала на руки.
Кабинет. Плотные портьеры, в складках которых изрядно накопилось пыли. Горничные пылесосят портьеры дважды в месяц, но старый бархат держит оборону. И воздух пахнет старостью.
Книгами. Церковным воском. Мастикой и еще его туалетной водой.
Отец сидит за столом. Перед ним – стопка счетных книг, заполненных вручную. И он разбирает чеки. Влево. Вправо. Вправо. Влево. В гроссбух. Синие цифры на желтом поле.
– Ну? – Отец берется за счеты. Старые счеты с костяшками из нефрита и яшмы. Они звонко сталкиваются, и Далматов вздрагивает. – Так и будешь стоять? Скажи что-нибудь.
Илья пытается, но не может.
– Садись.
Это не любезность. Кресло слишком велико для Ильи. Массивно. Неудобно.
