ней выходили в город, на нее все глазели, особенно мужчины, которые оборачивались, чтобы взглянуть на ее ноги. Тогда это было для меня загадкой. Я не понимала, зачем мужчинам смотреть на ноги женщины, когда ее лицо гораздо красивее и интереснее.
Чарльз не сразу выпустил меня из объятий.
— Марион сейчас зайдет, — наконец сказал он. — В обеденный перерыв она забрала кое-какую одежду из химчистки и сейчас выгружает ее из машины. — Он ухмыльнулся. — Мне это важное дело не доверили. По-видимому, такой неуклюжий тип, как я, может только все измять. — Он ласково встряхнул меня за плечи. — Мы позже поговорим о том… ты сама знаешь о чем.
Вошла Марион, неся перед собой два теплых платья. Она была привлекательной женщиной с аристократическими чертами лица и черными, как вороново крыло, волосами, которые подкрашивала с тех самых пор, как в них начала появляться седина. Ей было пятьдесят два, так же, как и Чарльзу. Марион редко улыбалась. Сегодня она выглядела особенно рассерженной, хотя вряд ли ее гнев имел под собой серьезные основания. Ее настроение портилось от любого пустяка.
— Ты вовремя поставила рагу в духовку? — спросила она.
— Прости, я задержалась в школе и поздно пришла домой, — соврала я. — Сегодня последний день четверти. Но рагу было в духовке в четверть шестого.
Марион вздохнула.
— Ну что ж, я не прочь немного отдохнуть перед обедом и выпить чаю. Дорога домой была просто ужасной. Машин становится все больше и больше. Когда-то мы с Чарльзом ездили на работу на велосипедах, и у нас это занимало меньше времени, чем сейчас на машине. Я не знаю, почему в пятницу такие пробки.
— По-видимому, люди на выходные разъезжаются домой, — мягко заметил Чарльз.
Его жена метнула на него гневный взгляд, но Чарльз уже давно привык к гневным взглядам и просто весело улыбнулся. На самом деле Марион на него не сердилась. Несмотря на свой довольно угрюмый внешний вид, она была очень доброй, а временами на нее накатывала безудержная нежность. Хотя я, возможно, и не любила свою тетю так сильно, как Чарльза, за годы, проведенные в их доме в Эйнтри, я никогда не чувствовала себя обделенной любовью.
— Чай готов? — поинтересовалась Марион.
— Чайник закипел. Присядь, сейчас я заварю чай.
Когда я вошла в гостиную с подносом, Чарльз и Марион говорили о моей матери.
Чарльз посмотрел на меня.
— Кто-то на работе упомянул, что Эми выходит на свободу. Они не знают, что я ее брат. Я позвонил Кэтрин Бернс, и она сказала, что тебе уже обо всем известно.
— Одна из моих коллег прочитала об этом в газете, пока мы сидели в учительской.
— Наверное, эта новость тебя ошеломила, — мягко сказала Марион.
— Я все еще не могу прийти в себя. Не могу представить ее здесь, хотя она моя мать.
— Эми не захочет здесь жить. Мы с твоей матерью никогда не ладили, — быстро произнесла Марион.
На лице Чарльза появилось страдальческое выражение.
— Ей больше некуда идти, дорогая.
— Уверена, она что-нибудь придумает, — недовольно отозвалась Марион. — Эми всегда на ходу обрастала друзьями.
— Я думаю, что, пока она не встанет на ноги, Марион, ей следует пожить у нас. — Чарльз скрестил на груди руки и поджал губы. — Кроме меня и Маргариты у нее в этой стране нет кровных родственников. Джеки и Бидди живут в Канаде.
Джеки и Бидди были сестрами моей матери. Все, что я о них помнила, так это то, что у них обеих были густые белокурые волосы и синие глаза, совсем как у мамы, но они не были такими же хорошенькими. Обе вышли замуж и обзавелись детьми. Они часто писали Чарльзу, а на Рождество присылали фотографии моих кузенов и кузин, с которыми мне, скорее всего, никогда не суждено было познакомиться.
— Ты знаешь, когда она выходит? — спросила я. Я так и не заглянула в газету. Наверное, мне следовало это сделать. Возможно, увидев это напечатанным черным по белому, я бы убедилась, что это правда. Сейчас я сомневалась, что верю в это.
— Я сам купил газету. Там было сказано, что Эми скоро освободят. Это может означать несколько дней, несколько недель или даже месяцев, — ответил Чарльз. — Уверен, что она нам напишет, чтобы сообщить точную дату. Если потребуется, я возьму на работе отгул и привезу ее домой.
Чарльз посмотрел на Марион, которая ничего на этот раз не сказала, но ее постоянно насупленные брови сдвинулись еще сильнее.
После обеда я встретилась с Триш. Мы посмотрели «Волшебного христианина», в котором я ничего не поняла. Фильм тут был ни при чем. Просто я не могла сосредоточиться. После фильма мы пошли пить кофе, и, если верить Триш, ее я тоже не слушала.
— Ты куда-то улетела, Маргарита. Что-то случилось?
— Нет.
Чарльз давным-давно заставил меня пообещать, что я никогда никому не расскажу о своей матери, даже самой близкой подруге. «Это дело нашей семьи, — сказал он, — и я хотел бы, чтобы оно таким и оставалось. Я не хочу, чтобы все знали, что моя сестра убила своего мужа. Для тебя же будет хуже, Маргарита. Эми твоя мать. Найдутся люди, которые станут тыкать в тебя пальцами».
Поэтому никто не знал моей настоящей фамилии и правды о моей семье. Почти никого не интересовало, почему я живу с тетей и дядей, а не с родителями. Если же кто-нибудь спрашивал, я просто пожимала плечами и говорила, что мои родители умерли.
Когда я вернулась домой, Чарльз и Марион смотрели десятичасовые новости. Чарльз поднял голову и сказал:
— Об этом ничего не говорят.
Я молча кивнула и пошла спать, отказавшись от какао. Внезапно мне захотелось побыть одной. Очень скоро я увижу свою мать, впервые за двадцать лет. Но я этого не хотела. Я этого очень-очень не хотела. Захочет ли она, чтобы я ее поцеловала? Или обняла? Сказала, что я ее люблю и скучала по ней? Я не написала ей ни единого письма, прежде всего потому, что не знала, что мне сообщить.
Ко всем праздникам Чарльз исправно посылал маме открытки, подписанные «С любовью от Чарльза, Марион и Маргариты». Марион сердилась.
— Как ты смеешь посылать этой женщине открытки от моего имени? — как-то раз спросила она.
— Я думал, у тебя найдется немного любви для человека в положении Эми, — ответил Чарльз. — В конце концов, тебе досталась ее дочь.
— Ей все равно не позволили бы взять Маргариту в тюрьму! — взвилась Марион, но не стала возражать, когда Чарльз положил открытку в конверт и наклеил марку.
Они не смогли родить собственных детей. Несчастье моей матери помогло им пережить свое.
Две недели спустя, в день, когда я вернулась в школу после пасхальных каникул, Чарльз получил от моей матери письмо. Она сообщала, что ее выпускают на свободу и что ее встретит подруга, у которой можно пожить некоторое время. «У меня есть кое-какие дела, и мне понадобится несколько недель, чтобы все уладить, — писала она, — но после этого я сразу приеду к вам».
— Чего еще можно было ожидать? — презрительно фыркнула Марион. — Я только надеюсь, что, явившись сюда, она не станет опять называть тебя «Чарли».
ГЛАВА 2
Пасха 1939 года
Эми
