– Он получил сдачу, – повторяет девушка уже тише и вдруг краснеет: – Конечно, я сама виновата, что не заметила и дала ему сдачу, триста крон.
– Триста крон?
– Да, поэтому прошу вас заплатить, – говорит она сдержанно. – На фото я посмотрела, удостоверилась, что это он, а на подпись в чеке не обратила внимания.
– Все это так странно. Можно взглянуть?
Тереза берет чек, видит сумму, наскоро нацарапанную синей ручкой. Почерк небрежный. Она улыбается.
– Я выкупаю этот чек, – говорит Тереза.
Выйдя на улицу, Тереза всей грудью вдыхает сырой утренний воздух. Прячет чек глубоко в карман, стоит в нерешительности. Есть два пути, какой из них выбрать? Первый – тащиться с дорожной сумкой в школу и мастерскую, то есть по направлению к Шепсхольмену. Другой – в противоположную сторону – путь, который Тереза проделывала вот уже три месяца.
– Я, словно одержимая, уже несколько лет только и делаю, что занимаюсь живописью, – сказала Тереза Симону перед поездкой в Копенгаген. Сначала, чтобы поступить в эту ужасную школу, затем, чтобы учиться в ней. И конечно же только этим я и занимаюсь, ради этого я и живу, пишу картины, рисую, рисую, размышляю, веду беседы, сплю. Но бабушки уже нет. И я больше не хочу. Я боюсь, кто-нибудь заглянет в мастерскую и увидит, что я делаю. Боюсь постоянно. А я хочу жить. Это не лень, просто сейчас я терпеть не могу эту мастерскую.
– Похоже, что “сейчас” слишком затянулось, – ответил тогда Симон.
Симон арендует вместе с Терезой эту художественную мастерскую, и они давние друзья. Поэтому Тереза не обижается на его слова. “Он просто не может меня понять, – считает Тереза, – приходится прощать ему его поучения, ведь он думает, что оказывает мне услугу”.
Но, даже если Симон ежедневно ходил (да точно ходил!) в мастерскую и прилежно трудился там в отсутствие Терезы, каким бы усердным он ни был, так рано он вряд ли встает. Он наверняка еще дома.
Определившись наконец, Тереза с облегчением поворачивается спиной к Высшей художественной школе. Симон живет в противоположной стороне, недалеко от Васагатан. У него великолепная квартира, которую ему подарил отец, как только Симон поступил в “Художку”.
– Отец не знал, что еще придумать. Впервые он мной гордился, – рассказывал Симон, – из него самого художника не вышло, зато он много знает об искусстве. Часто посещает выставки. Когда я был маленьким, он таскал меня по разным музеям. Мой отец ничего не понимает, но много знает, он не глуп.
– Почему же он должен быть глупым?
– Потому что он промышленник.
– Ах да, – соглашается Тереза, словно это многое объясняет.
В квартире Симона Тереза провела много времени. Квартира замечательная. Чистые, белые пространства, деревянные полы, изразцовые печи. Но Терезе всегда казалось, что есть здесь некая дисгармония. Квартира слишком велика для Симона, он в ней кажется затерявшимся.
У Симона светлые волосы, он худой, с виду несколько бестолковый, глаза чуть-чуть косят. Когда-то Тереза была влюблена в него. Она полагает, что и Симон когда-то что-то к ней испытывал. Но их чувства так и не совпали. Это было бы очень неудобно, так как лишило бы их дружбы.
Когда Тереза звонит в дверь, Симон стоит у раковины, пытаясь одолеть сонливость. Он уже встал, вышел на кухню и собирался поставить воду для чая. Услышав звонок, он сначала думает, что это Малин, но уже в следующую секунду точно знает, что нет, не она. Не в ее стиле. Когда влюблен, то чувствуешь ход событий, можешь почти с точностью предугадать появление возлюбленной.
– Уже встал? Я подумала, мы могли бы позавтракать вместе, – говорит Тереза.
Она уверена, что Симон рад ее приходу, поэтому решительно ставит у порога матерчатую сумку. Но на этот раз ее уверенность вызывает у Симона смутное раздражение.
– Если ты приходишь в такую рань, могла бы спросить, один ли я.
Тень нерешительности промелькнула на лице Терезы.
– У тебя кто-то есть? – изумляется она.
Пытается заглянуть через плечо Симона внутрь. Потом нагибается, чтобы взять сумку.
– Может, мне?..
– Никого нет, – произносит Симон все еще сердито, – входи.
– Но могло бы быть иначе! – кричит он в спину Терезе, которая уже на кухне и, даже не сняв пальто, зажигает газ, чтобы вскипятить воду. Можно подумать, она торопится это сделать, пока ее все-таки не выставили.
– Если бы у тебя кто-то жил, мне не следовало бы сюда вот так заявляться, – говорит она Симону, пока он в спальне натягивает на себя джинсы. – Но если бы и правда вдруг кто-то был, я просто взяла бы и ушла. Мне теперь лучше сначала звонить, да?
Симон думает про себя, что, конечно, это было бы неплохо, но, войдя в кухню и заглянув Терезе в глаза, лишь улыбается. Она стоит у плиты, на которой греется кастрюля с водой, в глазах черная тоска.
– Да, вообще-то мне было бы грустно, – произносит она. – Я люблю приходить сюда, я люблю и тебя и твою квартиру. Я ведь твой друг?
– Ты мой друг, – подтверждает Симон.
– Я ездила в Копенгаген и много о чем думала. Полагаю, я нашла ответы на все вопросы.
Всматриваясь в пузырьки закипевшей в кастрюле воды, Тереза на какое-то время замирает, сосредоточенно о чем-то размышляя.
– Бывают мгновения, – говорит она серьезно, – когда мне кажется, что я знаю все про все и про всех.
Она не шутит, каждое слово – как печать. Симон смотрит на нее.
– Бывают мгновения, когда я надеюсь, что твои паранормальные закидоны – лишь временное явление, – произносит он.
Тереза смеется. Потом бросает взгляд на Симона. Он стоит в дверях кухни, а за его спиной неизменный антураж – просторы его квартиры. В голове Терезы проносится мысль, что все, что она напридумывала в последнее время, – ерунда. Возможно, все совсем не так. Она вздыхает.
– Твой отец и моя бабушка, Симон. Они поддержали нас материально, но, возможно, этим они скорее нам навредили, а не помогли?
– Ты совсем не права, – возражает Симон, – просто тебе надо чаще ходить в студию.
– Ты влюблен, – быстро говорит Тереза.
Симон оттаскивает ее от плиты, наливает кипяток в кофеварку. Тереза открывает шкафчик с продуктами, выгружает оттуда тяжелую стеклянную банку со сливовым вареньем, которое она сама варила, передает ему:
– Вот, сливовое. Ты его хоть попробовал?
– Да, – произносит Симон, вынимая хлеб, сыр и бросая все на кухонный стол, – я его все время ем, ем. Но его так много, что оно не убавляется. Ужасно вкусное.
– Я ничего не буду. Вообще-то я уже позавтракала.
– Уже? Поэтому пришла и со мной позавтракать?
– Угу.
Она протягивает руку и осторожно проводит по щеке Симона.
– Ты по-настоящему влюблен, – говорит она. – Она пониже меня ростом, стрижка у нее короче моей. Хорошенькая. Ее зовут Мария.
– Малин, – поправляет Симон, – а все остальное так и есть. Может быть, тебе пора уже гадать за деньги?
Потом он смотрит на нее точно так же, как только что Тереза смотрела на него. Он тоже видит блеск в
