руках.
— Но все может пойти прахом, если окажется, что Дороти Коуп жива и здорова, или даже мертва, но лежит в могиле не более тридцати лет, — продолжил Эдвард так, словно не слышал брата. — В этом случае Уиттерс не в силах ничего изменить, хотя я дал ему указания стоять насмерть. Он также не в силах помешать Августусу подать собственный иск на право обладания титулом, и один Господь знает, что произойдет в этом случае, несмотря на то, что я уже дал Уиттерсу указания подготовить основательные контраргументы по каждому пункту возможного иска Августуса.
Чарли помрачнел.
— Тогда, черт возьми, что нам делать? Что ты делал все это время?
— Гораздо больше того, что делал ты, — сказал Эдвард. — А теперь я умываю руки.
— Умываешь руки? — Чарли нахмурился. — Что ты хочешь этим сказать?
Эдвард ответил не сразу:
— Это твоя битва. Твой титул. Твой права поставлены на кон. Не мои.
— Не твои? — эхом откликнулся Чарли. — Ты сошел с ума! Ты теряешь почти столько же, сколько и я!
— Если ты не желаешь сражаться за то, чем дорожишь, значит, ты этим не дорожишь, — сказал Эдвард. — Я не герцог, Чарли. Герцог — ты, или ты должен им быть. Если хочешь удержать Дарем, сам за него и сражайся.
— Мы все будем нищими ничтожествами! — воскликнул Чарли. — Ты сошел с ума… Здесь замешана женщина?
Эдвард криво усмехнулся:
— Не по этим причинам, по которым ты думаешь, но да, я умываю руки из-за нее. И ради тебя, — добавил Эдвард, когда брат открыл рот, чтобы что-то возразить. — Я тебе не нужен, чтобы вести этот бой. Я помогу тебе всем, чем смогу, но сейчас у меня есть другие дела, которые требуют моего внимания.
Чарли по-прежнему раздраженно хмурился.
— Ну, полагаю, кому-кому, но мне не следует сокрушаться из-за того, что ты решил немного побаловать себя женскими прелестями. Но это так на тебя не похоже, Нед! Совсем на тебя не похоже!
— Я знаю… — Эдвард не мог удержаться от ухмылки, что тоже было совсем на него не похоже. — Я пришлю тебе копии моей переписки с Уиттерсом утром, чтобы ты мог продолжить ее дальше без меня.
— Что? О, черт, ты этого не сделаешь! — Чарлз выглядел как громом пораженный. — Эдвард, одумайся! Я понятия не имею, как вести официальную переписку и вообще как работать с документами! Ты мог бы по крайней мере эту часть работы оставить за собой!
Эдвард демонстративно неспешно обвел взглядом комнату.
— Тогда, полагаю, нам пора паковать вещи. — Эдвард не дал Чарли возразить. — Ты знаешь, что отец именно такой реакции от тебя и ожидал? Он так отчаянно призывал тебя к себе перед смертью, потому что предвидел, что ты сломаешься. — Чарли злобно уставился на брата, но Эдвард лишь плечами пожал: — Однако я знаю тебя лучше, чем он. Ты полжизни положил на то, чтобы доказать ему, что он в тебе ошибался, так отчего ты сейчас пасуешь? Думаю, ты поймешь, как действовать, едва настроишься на решение проблемы, вместо того чтобы прятаться от нее.
Если бы можно было убить взглядом, то Эдвард был бы уже мертв. Но не злоба, а упрямая решимость, которую увидел он в глазах Чарли, заставила его улыбнуться удовлетворенно. Эдвард чувствовал, что добился своего. Он повернулся и пошел к двери. Когда Эдвард уже взялся за ручку, Чарли его окликнул:
— Ты бессердечный манипулятор.
— Думаю, это одно из моих главных достоинств.
— Правильно думаешь, — проворчал Чарли, прошел через комнату и вышел за дверь, которую открыл Эдвард. — Надеюсь, эта женщина того стоит.
— Она стоит гораздо больше всего этого, — ответил Эдвард.
Глава 25
Эдвард возвращался наверх с гулко бьющимся сердцем. Он должен опуститься перед ней на одно колено, чтобы она осознала, что у него самые серьезные намерения. Машинально он принялся перечислять аргументы в пользу их брака — так, на всякий случай. Вдруг Франческа станет возражать? Он не привык получать отказы и в этих конкретных обстоятельствах готов был сделать все, чтобы ее убедить. Никогда еще он не был так уверен в том, что поступает правильно. Удивительно, но тот факт, что он только что передал все полномочия по отстаиванию прав на титул герцога Дарема старшему брату, не только не вызывал в нем внутреннего протеста, но и каких-либо сомнений в правомерности своего поступка. Скоро, очень скоро Франческа станет его невестой.
Открыв дверь, Эдвард увидел ее: она стояла у его письменного стола со склоненной головой. На волосах ее играли отблески огня, пылающего в камине. Она все еще была одета в его халат, но Эдвард знал, что под халатом у нее ничего нет. Он закрыл дверь и уже успел пройти на середину комнаты, когда она повернулась к нему лицом.
И замер как вкопанный. Господи! Выражение ее лица оказалось совсем не таким, какое он ожидал увидеть. И тогда по спине его пробежал холодок тревоги. Она смотрела на него с осуждением.
— Что это? — спросила она, когда молчание стало уже невыносимым. Она протягивала ему что-то… доклад, который подготовил для него Джексон, тот самый, первый, содержащий сведения о Франческе Гордон.
Проклятие. Он давно должен был его сжечь.
— Здесь нет ничего о Джорджиане или об Эллен Хейвуд, или о Персевале Уоттсе, — продолжала Франческа. Голос ее задрожал. — Это обо мне. Ты дал мне понять, что человек, которого ты нанял, даже писать не умеет, и тем не менее вот он — самый подробный доклад о моих родителях, моем муже, моих друзьях. Зачем тебе это?
Эдвард был в ступоре. Господи, еще одна ложь, о которой он успел забыть. Тогда он лишь всеми силами старался задушить свой интерес к ней, и для этого, казалось, все средства хороши.
— Зачем? — спросила она снова. — Я бы все тебе рассказала, если бы ты спросил.
Горло сдавил спазм. Разве мог он сказать ей, что хотел узнать о ней как можно больше? Как мог он объяснить ей, что она завладела его существом едва ли не с первого момента встречи и что это вдруг вспыхнувшее чувство было настолько неподвластно его логике, настолько непонятно, что он его испугался? Как мог он признаться ей в том, что был идиотом и что сейчас сожалеет о своем поступке, потому что осознает, что непреднамеренно оскорбил ее открытую, честную душу? Как мог он сказать ей сейчас, что любит ее, что он собирался, опустившись на колени, просить ее стать его женой?
Не дождавшись от него ответа, она швырнула листы ему в лицо. Эдвард болезненно поморщился. Исписанные листы, ударившись о его грудь, порхая, опустились на пол.
— Прости, — сказал Эдвард, — это было ошибкой.
— Ошибкой! — Она сложила руки на груди и вскинула голову. Только теперь он смог увидеть слезы, блестевшие в уголках глаз, и эти слезы заставляли его почувствовать себя грязным и порочным.
Он открыл рот, желая объясниться, но слова разлетались, он не мог их собрать.
— Мне нечем оправдаться, — беспомощно констатировал он.
— Я бы поверила во все, что угодно, в любое твое объяснение, — прошептала она.
— Я хотел знать. — Каждое слово оставляло после себя привкус горечи. Язык с трудом ворочался. — Мне не следовало этого делать. Мне следовало дождаться, когда ты сама захочешь мне рассказать все, что я желал о тебе знать. Мне надо было противостоять потребности все держать, под контролем… — Он откашлялся. — Я виноват.
На мгновение она закрыла глаза, и Эдвард почувствовал, как страх и надежда одновременно пронзили его. Надежда на то, что она примет его извинения, что ее чувство к нему достаточно сильно, чтобы выдержать это испытание. Страх… что она не простит. Страх, что он вновь отдал свое сердце
