– На том стоим. Доедайте свое месиво и пошли на автобус. По дороге расскажете, что у вас стряслось.
– Чудной какой, – пробормотала Лиля, когда Альберт отгарцевал от них на приличное расстояние. Он все время словно спешил: сидя – ерзал, стоя – переминался с ноги на ногу, прищелкивал пальцами, прикуривал и тут же бросал сигареты. – Дерганый. Где ты с ним познакомился? Вы друзья?
– Знакомые, – уклончиво ответил Дубов.
– А где познакомились?
– В бане, – ляпнул Дубов и зажмурился, как нашкодивший кот. Но Лиля не стала бить его газетой, а только вздохнула и укоризненно покачала головой, как делала, бывало, если Егорушка проливал молоко.
– Очень странный этот твой знакомый, – повторила она. – Но я понимаю, у мужчин бывают секреты...
«Неужели понимает?» – обрадовался Дубов и уже решил повторить вчерашнее, так неловко сделанное предложение, но тут к ним вернулся Альберт, принес мороженого.
– Ешьте быстрее, оно тает! Что это вы такие серьезные? Берите пример с меня: я всегда весел, как скворушка. А?
– Я спрашивала Гришу, где вы с ним познакомились. Он сказал – в бане, – наябедничала Лиля.
– Точно, в бане! – обрадовался Альберт. – Мы все время ходим с ним в баню! Я так прямо там живу, в бане этой, чтоб ей пусто было! А Гришака для нашей любимой бани проектировал... Скажем, шайку. Новой конструкции. Я же, балбес, в испытании этой шайки участвовал, чуть до смерти не замылся! Вы мне верите, Лилечка? Вы любите баню? Знаете, хорошая банька русскому человеку необходима как воздух! Многие бранятся – мол, вредна она для здоровья, а по мне нет ничего лучше горячего пару да холодного квасу! Квас настолько холодный, что кружка запотела, ну неси же скорей, плутовка! Пардон, забылся.
– А в Лучегорск вы тоже за шайками едете? – не унималась Лиля.
– Какая умная барышня, – восхитился Шустов. – Гришака, тебе повезло! Вот уж правда, Бог дурака поваля кормит! Нет, родная, я за свежими вениками. Моя миссия – кипарисовые веники. Ки-па-ри-со-вы- е!
Альберт захихикал, а Дубов, предатель, его поддержал, тоже гоготнул. Лиля нахмурилась.
– А вообще, милая барышня, сдается мне, что мы за одним делом туда едем, а?
– Не знаю, – сказала Лиля, переходя на шепот. – У вас тоже украли сына с синдромом Дауна?
На одну секунду шутовская личина Альберта спала, и Лиля увидела его истинное лицо: глаза с поволокой печали, щелеобразный рот – при улыбке кончики губ не поднимались, а просто рот съезжал влево, – независимо и нахально вздернутый подбородок.
– Вот оно что, – с трудом, словно корчась от неведомой боли, сказал Шустов. – Вот оно как... Значит, пришла пора. Знал, да не ждал, что так быстро...
– Чего не ждал? – попытался уточнить Дубов.
– Брачного сезона, – усмехнулся Альберт. Он развернул серебрящуюся изморосью пачечку мороженого, откусил, поморщился. – Зубы ноют от холодного, сил нет никаких! У вас не ноют, Лилечка? Да вы не плачьте, от слез женщины дурнеют и увядают раньше срока. Автобус наш подан, давайте сядем подальше, и слушайте. Расскажу я сказочку, вам в утешение, добрым людям в назидание...
Глава 8
...Когда-то Альберту Шустову, без пяти минут выпускнику МГУ, сделали предложение, от которого он вполне мог бы отказаться. Некто не представившийся позвонил на кафедру и имел беседу с научным руководителем Шустова. Говорил, что-де есть один исследователь и писатель-фантаст, так его очень заинтересовало выступление Альберта на недавней конференции. Писатель хочет встретиться с молодым ученым, поговорить, предложить сотрудничество, которое писателю будет полезно, а студенту Шустову – выгодно.
Днем позже Альберт нерешительно открывал тяжелую дверь, переступая порог роскошного кабинета. Первое, что бросилось там в глаза, – движение. В кабинете все двигалось и вращалось, поблескивало и тикало. Метроном, установленный в центре стола, размеренно отсчитывал ритмические единицы, будто не соглашаясь ни с какими другими отсчетами: нет и нет, нет и нет... Тяжелый маятник громадных настенных часов, напротив, соглашался с каким-то очень значительным, важным доводом: и да, и да... и да, и да...
На специальной подставке, похожей чем-то на блестящую юлу, подрагивала ослепительная перьевая ручка, в любой момент готовая к броску-росчерку. Хозяин кабинета, будто подчиняясь общему потоку двигающихся частиц, медленно и непрерывно вращал большими пальцами, крепко сцепив руки. Его округлые слова тоже точно вращались, ускользая от немедленного восприятия и оставляя за собой лишь туманный обрывочный след.
– Жду, наслышан, проходите... Видите ли, я пригласил вас, чтобы...
Книги, в том числе и старинные, располагались внушительными рядами в застекленном шкафу, каждым корешком осознавая свою раритетность. Макс Нордау и его труд «Вырождение», знакомый Альберту лишь по хрестоматиям, Мальтус, Ломброзо, Оруэлл, Сведенборг, Кропоткин, Витте...
– Николай Ильич меня зовут... И мне, и мне... – хозяин вздохнул. – Здесь запах книг, здесь стук жуков, как будто тиканье часов. Хорошо сказано. Как там дальше-то?.. Здесь время снизу жрет слова, а наверху идет борьба... Это Константин Вагинов, был такой чудак в двадцатых... Леонтьева не читали? Нет, конечно. Не издают пока. Перестраховываются... А следовало бы. Есть у него книженция «Восток, Россия и славянство», где замечательно он говорит, что нашу страну нужно хоть капельку подморозить. – В глазах Николая Ильича действительно появился холодноватый блеск. – Да теперь уже поздно. Не того боялись, не того. Да вы садитесь – чай? кофе? сигару?..
Альберт попросил воды.
– О социальном оптимизме и пессимизме пока у нас мало задумываются. А ведь, согласись, Альберт Александрович, – состояние государственного нутра на сегодняшний день отображает не многозначная цифра планов и отчетов, а этот самый моральный плюсик или минусик. Тьфу! Плохо объясняю, скучно... И от жизни далеко. А вот такие люди, как вы, молодые и яркие, способны... – Он задумался, медленно поднялся из-за стола, не переставая вращать пальцами, и заговорил вдруг совершенно по-другому, сорвавшись на свистящий, воспаленный полушепот: – Страна на грани страшных потрясений: нищета и безработица, беспросветность и бесцельность – все самое темное, самое низкое в человеческой натуре вырвется наружу... Талантливые умы предчувствуют эту грядущую тьму и сводят счеты с судьбой. А в большинстве народ даже не догадывается о том, что ему предстоит стать безжизненным – при жизни...
Альберт был смущен. Он не мог прервать поток откатанных, отглаженных слов и недоумевал. «Писатель-то малость сумасшедший, – подумал Альберт, ерзая на стуле. – А может, и не сумасшедший. Впрочем, вполне вероятно, он и не писатель вовсе...»
– Вы ведь извините мой невинный обман? Да, полагаю, вы при вашем уме и проницательности уже поняли, что заглянули в гости отнюдь не к служителю муз. Уж простите старика. Молодость дерзка, молодость склонна к протесту. Услышав название структуры, которой я имею честь верой и правдой полвека служить, иной только плюнет и пойдет. Но вы ведь не станете плевать, верно? Тем более что я вам не предлагаю стучать на коллег, прошли те времена. Другое мне от вас нужно. Часов зубилом не чинят. А вот одному нашему подразделению очень пригодилась бы помощь молодого специалиста со взглядом свежим, незамыленным!
– Чем же я могу...
– Можете, можете! Пусть сейчас все худо и беспросветно, пусть ваше будущее видится вам безнадежным прозябанием в каком-нибудь НИИ... О, как это не так! Я слышал ваш любопытнейший доклад. Жаль, я далек от химии. Наукой будущего ее называли еще в мое время, потом подзабыли, повергли в ничтожество... Доклад ваш смел, весьма смел. Кстати, вы после экзаменов в аспирантуру? А местечко-то вам приуготовано уже? Да-а, сейчас без протекции ничего не делается, а вы, я слышал, сиротка? Выросли в детском доме?
– Да, я...
– Жаль, жаль... Так что же, в армию, с вашим-то талантом? Опять на казенный кошт возвращаться? –
