он никого не догонял.
Осознав это, он остановился. Небо над головой тут же затянуло тучами, в лицо тугой волной ударил холодный ветер, трава заколыхалась точно вода, над головой оглушительно ударил гром, и яркая молния разломила небеса напополам.
Куликов упал, инстинктивно укрывая голову руками. Буйство природы нарастало, гром гремел уже не переставая, часто сверкали молнии, ослепляя глаза.
Буйство стихии трансформировалось в мешанину боя. Зловеще свистели падающие снаряды и мины, взрывы перепахивали поле, вздымая к небесам тонным земли. Стучали пулеметы, и над головой свистели трассирующие пули.
Вадим хотел встать и убежать прочь от этого кошмара, но не мог. Ноги не слушались его. Он пополз на локтях, совершенно не соображая, куда ползет и есть ли в этом вообще какой-то смысл, а они безвольно волочились следом.
Близкий взрыв обрушил на него комья земли.
Куликов остановился, рывком перевернулся на спину и дико закричал.
Проснувшись от собственного крика, точнее хрипа – все, что он смог издать наяву, Вадим обнаружил себя в палате. Ноги жутко болели, но сил на то, чтобы чуть приподняться, осмотреть и ощупать их, не было. Впрочем, боль спустя какое-то время немного отступила и он чуть успокоился.
На соседней койке стонал еще один раненый. Даже в тусклом свете, что вливался в палату с улицы и сквозь зашторенную белой простыней застекленную дверь, Вадим видел, как тот обильно исходит пoтом, ворочаясь из стороны в сторону. Куликов хотел было его разбудить, чтобы прервать кошмары товарища по несчастью, что тому наверняка снятся, но не мог. Руку поднять целая история, а еще нужно что-то взять, дотянуться…
Вдруг стало холодно. Особенно сильно стали мерзнуть ноги. Холод начал подниматься все выше и выше. В живот словно положили кусок льда. Резануло сердце. Казалось его сковало ледовой коркой и с каждым ударом сердца, эта корка ломалась, доставляя мучительную боль. Сердце стало биться реже… начались перебои…
Вадим схватился за грудь и в этот момент увидел напротив себя, в ногах, темный силуэт. Он чуть колыхался в такт ударам сердца.
Холодный пот прошиб Вадима от осознания того, кто перед ним.
— Отпусти меня… — прохрипел он, после очередного мучительно-болезненного сбоя в работе сердца, сделав судорожный вдох и выдох, после которого изо рта вылетело облачко пара. — Мое время еще не пришло… Прошу…
Но Смерть не отпускала его. Сердце сжалось, будто кто-то взял его в руку и сдавил пальцами.
— Я сам… я сам приду к тебе, когда придет время… Обещаю!
Через бесконечно долгое мгновение давление на сердце ослабло, оно стало работать ровнее, исчезло ощущение оледенения. Сначала в сердце, а потом холод покинул все остальное тело.
Темный силуэт сдвинулся к соседней койке. Раненый на ней замер, судорожно дернулся и, выдохнув облачко пара, затих.
Куликов зажмурился, даже отвернулся, а когда открыл глаза, оказалось что уже день. По палате ходят медсестры, выполняя свою ежедневную работу по уходу за ранеными.
'Приснится же', — с невероятным облегчением подумал Вадим.
Он повернулся в сторону соседа и замер. Койка была пуста.
— Сестра… — прохрипел он внезапно пересохшим ртом. — Сестра…
— Да?
— Где… где мой сосед?
— Успокойтесь…
— Где мой сосед?!!
— Умер этой ночью…
В горле встал ком. Ни сглотнуть, ни вдохнуть, ни выдохнуть…
— Вам плохо? — забеспокоилась медсестра.
— Я в норме… Спасибо, — сипло вздохнув, ответил Вадим.
Виденное не было сном. Куликов в этом был полностью уверен и то, что сосед умер, являлось тому подтверждением.
'Кому расскажешь, не поверят, — подумал Вадим. — Впрочем, никому и ничего не стану рассказывать. Ведь тогда придется рассказать и о… договоре'.
Вадим тряхнул головой.
— Вот ведь глупости же лезут.
Куликов, почувствовав себя в силе, приподнялся, чтобы опереться спиной о спинку койки и обомлел. Там где должны находиться его ноги, одеяло имело совершенно ровный вид. Нет никаких соответствующих ногам бугорков.
Резкое движение рукой и одеяло полетело на пол.
Крик застыл в груди.
Руки мелко задрожали, по всему телу выступил холодный пот, и Вадим рухнул на подушку. Лицезреть плотно обмотанные уже чуть окровавленные бинтами короткие культи ног было выше его сил.
— Зря я выпросил у смерти отсрочку… Лучше бы она забрала меня с собой…
'Бойся желаний своих…' — вспомнил Вадим глубокую философскую мысль неизвестно кем и когда сказанную.
Куликов вспомнил, как в свое время желал подобного исхода: тяжелого ранения с потерей ноги или руки, лишь бы остаться в живых и не участвовать в начавшейся войне, убраться от нее прочь, как можно дальше, лишь бы только жить.
Но тогда у него были деньги. Целое состояние, на которое можно было жить даже таким увечным, не чувствуя ущербности. Ведь деньги даруют многое, даже уважение окружающих, несмотря на физическую неполноценность.
А что сейчас? Денег нет, все счета выбили из него особисты перед тем как отдать в штрафбат, отправив на верную смерть. Теперь он нищий никому не нужный калека.
'Вот и сбылись твои желания, — с ожесточением подумал Куликов. — Радуйся же! — кричало его второе 'я'. — Теперь война для тебя закончилась. Как ты того и хотел, скоро отправишься в безопасность, за Урал! Гип-гип-ура!'
Слезы сами потекли из глаз. Никакой радости не было и в помине.
Какая-то медсестра, молча, подошла и укрыла его сброшенным одеялом и так же молча, ушла по своим делам.
Доктор, обходя палату, что-то спрашивал у раненых, отсутствие ответа для него тоже ответ, он ставил пометки в больничных картах, назначал лечение и двигался дальше, обходя нескончаемые ряды с ранеными.
Вадим, находясь в состоянии глубокой апатичности, послушно пил подаваемые таблетки, подставлял руки для установки капельницы, ел, 'ходил' на перевязки…
— Здравствуй…
Чье-то приветствие добиралось до сознания целую вечность. Наконец осознав, что рядом кто-то стоит, Вадим повернул голову.
Что-то внутри колыхнулось при виде женщины и затихло. Куликов вернул голову в исходное положение и вновь уставился в потолок, наблюдая за тем, как по нему ползают мухи.
— Ты не узнал меня? — неуверенно спросила она. — Это я…
— Я помню тебя. Что ты хотела?
— Поздороваться…
— Поздоровалась?
Елена кивнула.
— Тогда всего хорошего.
Вадим сам не понимал, почему неприветлив и даже груб с ней, но ничего не мог с собой поделать.
