б женился — она бы не пережила!) Игорь Сикорский должен был жениться в прошлой редакции истории. Но не сделал это, потому что…
Почему же она до сих пор не с ним?
На этот — такой простой и бесхитростный вопрос — Даша не знала ответа. Как и на другой…
Почти бездумно пилотесса схватила с полки несколько песенников советских лет, повинуясь одному лишь второму вопросу Маши:
Действительно, почему?
Когда над Винницкой базой эскадры «Муромцев», где обитало двенадцать воздушных кораблей, появился 13-й «Илья», Игорь Сикорский сразу же понял, кто прилетел на нем. Он мог поклясться, что знал, кто летит к ним, еще тогда, когда ее самолет был далекой темной точкой на небе.
— Не кстати, — сказал он сурово.
А в душе противоречиво обрадовался: она прилетела к нему!
Он подбежал к ее аэроплану первым.
— И-р-р-р! — Даша даже не стала выбрасывать лестницу, выпрыгнула из кабины прямо ему на грудь, повисла на нем, как на пальме, обвив руками, ногами. — Ка-ак я соскучилась!
— Ты зря прилетела, — сказал он, прижимая ее к груди, в недрах которой стало вдруг горячо-горячо, все зазвенело, запело. — А это совсем уже зря, — прибавил он, видя, как из кабины появляется мальчик и неизвестная ему девчонка в темной юбке и блузе. — У нас тут почти бунт….
С преогромным трудом он снял Дашу с себя, опустил ее на землю — причем наибольшую трудность представляла борьба с самим собой.
— Послушай! — Чуб отступила, чтоб лучше видеть его или чтоб он лучше видел, как она будет ораторствовать. — Ты все тогда правильно сказал… Совершенно! Меня после этого как переломило. Я дура была…
— Даша, ты должна улететь. Я боюсь за тебя! — он повысил голос, понимая, что она не слышит его — только себя. — Они нас ненавидят.
— Кто?..
— Все низшие чины. Они желают отстранить всех первых пилотов, не разделяющих революционных идей. Они требуют, чтобы мы немедленно устроили им выборы, чтоб заменить командиров «Муромцев» на социально лояльные личности.
— Я не знала, что «социальная лояльность» умеет летать!
— Даша, ты не знаешь. Они не дают нам летать. Летчики летают на задания тайно. Эти люди смотрят на нас, как на врагов… Ты не знаешь главного. Шидловского сняли!
— И вы приняли это?
— Что мы можем поделать? Их разагитировали… У них там прямо сейчас идет митинг. И я не знаю, чем он окончится… Возможно, они пойдут громить самолеты. И я не могу бросить «Муромцев»…
— И кто их агитировал? — напряглась Даша Чуб. — Снова баба?
— Нет… Почему ты спросила? — перестал понимать ее он.
— Знаешь, есть у нас тут такие… Евгения Бош. Коллонтай, — Чуб подбоченилась. — А я что — хуже? Я — лучше! Они моей славой воспользовались, я воспользуюсь ею сама… Знаешь, что я тебе ща-с скажу? — Даша крепко сжала вощанку с чертополохом. — Бабы революцию сделали — бабы и переделают!
— О чем ты?
— Акнир, быстро рисуй круги вокруг самолетов. Малой, бери бумажку и ручку — пиши объявление. Завтра дадим в газету. «Изида Киевская набирает школу летчиц… Изида призывает своих сестер Икара… Звереву, Море — своих кровных любимых сестер!» Пусть им, мужикам, будет стыдно!
— Даша, зачем ты опять?.. — расстроился Игорь.
— Нет, Ир, теперь все по-другому. Теперь я знаю,
И вдруг налетела на него, как порыв ветра — тайфун, захватила губами его губы. Их первый — нежданный, настоящий, безумный поцелуй за целых шесть лет знакомства заставил его остолбенеть, обомлеть, лишил прочих мыслей и чувств.
— А знаешь, что я недавно в книге прочла? — спросила она, отпуская. — За всю войну ни один наш военлет не стал дезертиром.
— Потому что нас очень немного, — сказал он.
— Нет, — убежденно опровергла она. — Потому что мы — пилоты! — и внезапно запела, и голос ее, огромный и сильный, накрыл небольшой аэродром, словно купол:
— Ну, малой, дописал? — гаркнула пилотесса. — Что стоишь? Кричать умеешь? Беги, ори, всех зови. Ща будет агитконцерт. Да такой, что Шура Коллонтай нервно курит в коридоре… Эй, ребята, — заголосила она, поднимая руки на головой. — К вам приехала Изида Киевская! Сейчас вы увидите мой Третий смертельный трюк. А потом будут песни и пляски!..
— Ну, разве можно так, взламывать Башню мамкиным зельем? — спросил Катерину женский голос.
Обладательница голоса сдернула с Кати тяжелую пыльную ткань, и Дображанская осознала себя на полу. Рядом лежал рухнувший на незваную гостью массивный тяжелый карниз из бронзы, пребольно ударивший ее одновременно в висок и в плечо, поваливший на пол, накрыв сверху плотной плюшевой шторой. Катя рванулась, но внезапно тело обмякло, став безвольным. И Дображанская узнала на собственной коже заговор Равнодушия.
А затем узнала и ту, кто решил его применить, — стоявшую прямо над ней женщину с фиалковыми глазами. А может, и девушку, во всяком случае, представлялась она очень молодой. На руках у девицы сидела зареванная годовалая девочка в кукольно-кружевном платье и расшитом зелеными лентами чепчике. Ребенок больше не плакал. Судя по редкому золотому цвету волос — хозяйка Башни была родственницей Акнир. Судя по глухому траурно-черному платью — недавно она похоронила кого-то из близких.
— Могла б и понять, — сказала золотоволосая дева. — Войти в Башню может лишь…
— В Башню Киевиц может войти лишь Киевица, — договорила знакомое правило Катя. — Так я и есть Киевица…
— Ты Киевица там. Где-то там… А у меня все просто. Башня моя, и зайти сюда могу только я.
Она пошла к окну, где стояла детская люлька с кружевным балдахином, посадила малышку в кроватку. Катя села на полу, огляделась вокруг. Круглая комната Башни была до боли знакомой: стены, заполненные книжными полками, мраморный портал камина в виде трех кошек (три хранительницы Башни из плоти и крови отсутствовали, но и в Катину бытность они не любили сидеть дома).
— Ну и откуда ты знаешь заговор Равнодушия, Катя? — спросила хозяйка.
— Вы умеете читать мысли? Вы знаете меня? — полуутвердительно произнесла Катерина.
Равнодушие лишило ее страха и гнева, сделав безвольной рабой обстоятельств, готовой плыть по теченью реки вне зависимости от его направления.
— Шесть лет назад вы пришли в мое время и мой Город. Пришли, чтоб разрушить мой план и
