Совершенно сбитый с толку, я вернулся домой. На пороге меня опять ждал Мезальянц.
Мы вошли в квартиру, я поставил чайник, и Мезальянц, торжественно усевшись в любимое дедушкино кресло, уставился на фотографию дедушки с бабушкой, на греческое зеркало, а еще больше — на бабушкины подвески: одна — в виде петуха, другая — в виде мышонка.
— Вы тоже коллекционер?
— Нет, это бабушкины. Мышка всегда ей принадлежала, а петух сначала папин был, потом ей достался.
— Так Барбара Теодоровна мне несколько подобных продала, свою коллекцию. Может, она про этот кулончик забыла?
Я не знал про это ничего, да и не хотел знать. Петух был такой же семейной реликвией, как и мышонок, я к ним даже прикасаться боялся, хотя Юся, наоборот, тянулся к ним, будто это игрушки.
— Продайте! Продайте вместе с мебелью, я гляжу, это тоже древняя вещь...
— Это память, я не буду это продавать.
— Понимаю. Но если надумаете — всегда к вашим услугам. Так что — завтра вас ждать? Я пришлю такси.
— Не уверен, что соберусь.
— Как угодно.
В эту ночь я не сомкнул глаз. Вот уж не думал, что эта мелодраматическая история могла так взбудоражить такого циника, как я. Хотя, конечно, не стоит забывать и сцену в собесе: та тетка завела меня не меньше. Я снял с бабушкиной фотографии петуха. Бабушка говорила, если взять его и как следует подумать, то правильное решение придет само по себе. Юся тут же схватил игрушку и засунул себе в рот. Испугавшись, что он подавится, я забрал подвеску обратно и пошел спать.
Однако всю ночь мне виделся одинокий холмик с покосившимся деревянным крестом, дедушка Георгий с бабушкой Агнией с упреком смотрели на меня, мол, скотина ты, Егор, о тебе вспомнили наконец, а ты будешь чужие деньги тратить и дуться? Не то чтобы я так жаждал навестить могилу новообретенной двоюродной бабушки, но все же уважить человека, оставившего нам с Юсей почти четыре миллиона только за то, что мы — родня по крови, стоило. Так говорило элементарное чувство порядочности. Но в то же время внутренний голос говорил: не езди, пожалеешь. Утром я метался, не находя себе места. Мало того что до Одинцово минут сорок на автобусе пилить, а надо же и кладбище каким-то образом найти. Вместе с Юсей такое приключение вряд ли доставило бы мне приятные минуты. С Юсей даже сон превращается в пытку, чего уж о прогулках говорить? Может, ну их нафиг, эти похороны? Потом на могилку можно съездить.
Но Мезальянц действительно прислал такси, и даже оплатил его в оба конца. Только на похоронах его, пройдохи, не было.
Похороны, между прочим, отгрохали по высшему разряду, не хватало только баяниста. Народу пришло, наверное, человек сто. Насколько я понял, Барбара Теодоровна была уважаемым человеком: очень многие говорили о ней в самых превосходных степенях — и добрейшая, и умнейшая, и красивейшая, исполин духа и корифей. Паноптикум из историков, краеведов и коллекционеров довольно быстро устал, поэтому речи стали короче и суше, и, чтобы не портить впечатление о церемонии, гроб заколотили, быстренько опустили в яму и прикопали. Народ неторопливо потянулся к выходу, где несколько автобусов должны были увезти всю эту ораву на поминки.
Однако не успел я влиться в толпу, как у меня зазвонил мобильный.
— Да?
— Ты где? — спросил глухой женский голос.
— На кладбище, уже ухожу. А кто это?
— Никуда не уходи, стой на месте и прикинься ветошью.
— А вы кто?
— Конь в пальто.
— Чего?
— Пока могилу закапывают, отойди в кусты жимолости. Там лопата и гвоздодер.
Гудки.
Связь была плохая, если кто-то и шутил, то голоса я не узнал.
Дура какая-то!
Тем не менее я огляделся и действительно — обнаружил рядом чахленький, словно недавно высаженный, куст жимолости, и там, почти незаметные, валялись новенький гвоздодер и новенькая лопата. Я выглянул из кустов. Копальщики как раз собрали инструмент и уходили вдаль по аллее.
У меня вновь зазвонил мобильный. Всего одна шпала связи, даже удивительно, как пробился звонок.
— Ты здесь? — голос у женщины был испуганный и будто задушенный.
— Какого черта вы мне звоните? Вы кто? Я сейчас домой поеду...
— Я твоя бабушка. Бери лопату и копай. Быстрее, воздуха осталось совсем чуть-чуть.
Видели когда-нибудь фильм «Закат солнца вручную»? А «Семеро в одних штанах»? Конечно, не видели, потому что таких фильмов нет. Я же все то время, что откапывал гроб, чувствовал себя главным героем обеих этих кинокартин. Я даже не думал, как буду выглядеть, если мимо пойдут люди. Хотя земля была рыхлая и лопата легко входила в суглинок, копать у меня получалось очень плохо. Юся просто не понимал, что от него требуется. Изгваздавшись во влажном грунте, не выкидав и двадцати штыков, я согнулся пополам и отчаянно ловил воздух пересохшим горлом. Ладонь горела — никогда раньше лопату в руках не держал, а тут с ходу замахнулся на яму... Я отер пот со лба и расстегнул две верхние пуговицы. Наружу вывалился петух.
Юся сразу схватил фигурку и едва не оторвал мне уши, снимая с шеи. Не успел я заругаться, как он уже засунул петуха себе в пасть.
— Как маленький... — проворчал я и нацепил цепочку на брата. Авось не проглотит.
Из-под земли глухо постучали. Я снова взялся за работу... И тут Юся удивил меня. Он ухватился правой рукой за черенок и нажал. От неожиданности я едва не выпустил лопату, а вместе с ней — и приличную кучку земли. Дело пошло веселее. Мы вдвоем втыкали штык в землю, Юся выжимал рычаг, моя левая рука была опорной.
— Быстрее! — слышалось из-под земли.
За десять минут мы выкопали могилу заново. Показалась крышка гроба, обитая бордовым бархатом.
Слава богу, могильщики оказались ленивыми и забили гвозди неглубоко, так что я легко подцепил шляпки. Сложнее оказалось поднять крышку: яма получилась узкая, не развернешься, и стояли мы прямо на крышке.
— Вы нас слышите? — крикнул я.
Никто не ответил, я слышал только легкое царапанье изнутри. В исступлении я начал выламывать доски из крышки и едва не раскроил бабушке голову. Из образовавшейся щели послышалось жадное свистящее дыхание.
— Вы в порядке?
— Идиот, я в могиле лежу, как я могу быть в порядке?
— Чего?
— Проехали. Отойди поближе к краю и зацепи крышку, попробуем вместе поднять.
Мы с Юсей нерешительно отодвинулись к самой стенке и зацепили крышку лопатой.
— Тяни!
И мы потянули. Крышка подалась, и мы, осторожно маневрируя в узком пространстве могилы, подняли ее в две руки и поставили на попа. И увидели бабушку Барбару в белом саване.
— Так и будешь глазеть или руку подашь?
Поднялась бабушка неожиданно легко для только что задыхавшейся покойницы. Она брезгливо сдернула саван, под которым оказался вполне симпатичный брючный костюм с белой блузкой. Белые тапочки достойно завершали бабушкин наряд.
Выглядела она не просто хорошо, она была великолепна. Я всегда был уверен, что лучше бабушки
