— Все это пришло ко мне с Востока, мадам, и сегодня, заглянув в ваши глаза, я понял: вот та, которая достойна обладать подобными сокровищами!
Сирена вперила восхищенный взгляд в разложенные на черном бархате драгоценности. Особенное внимание привлек к себе нефритовый кулон на золотой цепи, с изумительным искусством сработанный в виде желтовато-зеленого китайского дракона, в глазницах которого горели два крупных рубина.
Сеньорита Кордес вспомнила о платье, которое она заказала миссис Уитткэм, и поняла, что к плотно прилегающему, переливающемуся, как змеиная кожа, шелку подобный кулон подойдет как нельзя лучше.
— Вы не солгали, сэр, — сказала она восторженно. — Это действительно намного превосходит все то, что мне приходилось видеть.
Сирена не смогла скрыть своего восхищения, как ни старалась. Она знала, что не следует обнаруживать перед торговцем подобные чувства, но в глубине души согласна была заплатить втридорога за этот кулон, лишь бы только украсить им свое платье.
С трудом переводя дыхание, Сирена сообщила ювелиру, где она живет, и пригласила зайти. Старик немедленно представился Соломоном Леви и дал ей одну из своих визитных карточек.
В ту самую минуту, когда сеньорита Кордес нехотя положила императорского дракона обратно в футляр и вышла вместе с фрау Хольц из лавки, Соломон Леви расплылся в улыбке. Да, он мог поздравить себя с удачей.
Кулон был редкостно красив и стоил, в общем-то, любых денег. Ювелир справедливо считал себя не только порядочным деловым человеком, но также и человеком проницательным. Поскольку Сирена так и не справилась о цене кулона, Леви понял, что, какова бы ни была запрошенная им сумма, он получит ее незамедлительно.
Вновь спрятав футляр под прилавок, Соломон подумал, что сегодня у него был удачный день. Однако в глубине души все-таки шевельнулось легкое сожаление о том, что придется расстаться с кулоном. Иногда по ночам, в полном уединении и вдалеке от любопытных глаз, старику случалось вытаскивать драгоценный ящичек из-под стола и в неверном свете свечи любоваться нефритовым китайским драконом. Ныне утешением ему могло послужить лишь то, что кулон попадет в достойные руки: сеньорита Кордес была необыкновенно красива. Только таким женщинам Леви мог позволить носить подобные драгоценности!
Фрау Хольц и Сирена вышли из Пассажа, навьюченные свертками.
Внезапно за спиной у Сирены вырос Якоб.
— Давайте мне ваши свертки,
Якоб вышел на мостовую, Сирена шла вслед за ним, погруженная в мысли о нефритовом драконе. Когда она уже почти вступила на тротуар, незадачливый возница сумел наконец выехать на дорогу и стал яростно нахлестывать лошадей кнутом, так что те стремительно помчались галопом. Сирена увидела их, когда кони оказались уже прямо перед ней, — слишком поздно…
Якоб тоже наконец разглядел, в чем дело. Он отшвырнул прочь свертки и пакеты, ринулся назад к своей госпоже и мощным толчком повалил ее на землю с тем расчетом, чтоб лошади пронеслись мимо. Так оно, к счастью, и случилось.
Прошло не менее минуты, прежде чем Якоб и его госпожа смогли собраться с силами и встать на ноги. Вокруг толпились многочисленные зеваки, но ни один из них не предложил помощи. Сирена, похоже, навсегда лишилась своего бархатного костюма: он был во многих местах порван и перепачкан сточными водами, текшими по желобу прямо вдоль тротуара. Кроме того, кожа на руках оказалась содранной, даже несмотря на перчатки. Сильно болела вывихнутая лодыжка.
Якоб спросил госпожу, не поранилась ли она.
— Да нет, пустяки, мой друг. Сам-то ты как?
— Я? Я очень рад, что еще не слишком стар и могу не только быстро соображать, но и быстро действовать. Вас чуть не убили,
— Чепуха, ты все выдумываешь! — ответила Сирена и в то же время нахмурилась, припомнив, что в лице кучера, мелькнувшем перед ней, было что-то подозрительно знакомое, но вот только что именно…
Камилла знала, что путь от Друри-Лейн до конторы Тайлера обычно занимает не более получаса. Но еще прежде, чем она покинула дом, на Лондон стремительно наползли низкие свинцовые тучи, и народ стал готовиться к приближающейся буре. Улицы мгновенно были загромождены извозчичьими пролетками и каретами. Люди торопились попасть под родную крышу прежде, чем хлынет ливень и вздуются сточные канавы, наполняя город запахами нечистот.
Сверившись с крохотными, приколотыми к воротничку платья часами, Камилла увидела, что находится в пути уже более сорока пяти минут, а между тем от конторы Тайлера ее все еще отделяет довольно значительное расстояние.
Внезапно экипаж остановился, и Камилла нагнулась вперед, пытаясь разглядеть, в чем дело. Со стороны Сент-Брайдс-Лейн прямо по улице двигалась телега, на которой было устроено нечто вроде деревянной клетки. Внутри сидела какая-то женщина со спутавшимися от грязи волосами и неимоверно тощим телом. Камилла содрогнулась, поняв, что эту бедную душу волокут через весь Лондон в направлении Вифлеемской больницы, более известной в народе как Бедлам.
Камилла не могла оторвать глаз от этого печального зрелища, словно бы зачарованная страданиями несчастной. На женщине болтались какие-то жалкие лохмотья, обнажавшие изможденное тело и свежие, кровоточащие раны на груди и костлявых руках. Телега была помечена знаками Брайдуэлла — этой чудовищной смеси исправительного дома и больницы для женщин и детей. Сердце Камиллы сжалось от отчаяния. Пустой, отсутствующий взгляд посаженной в клетку женщины вернул ее к тем страшным воспоминаниям, которые, казалось бы, давно уже были погребены в самых надежных тайниках души.
Сколько же лет прошло с тех пор, как девушка увидела такой же вялый, оцепенелый ужас в глазах собственной матери? Камилла была тогда совсем ребенком, ей не исполнилось еще и десяти.
— Твоя мама очень сильно болеет, деточка, — твердил отец. — Папочка собирается отправить ее в больницу. Там ей помогут.
— Нет! Нет! Пожалуйста, не забирай мамочку, папа, пожалуйста! Я сама за ней присмотрю, только не забирай мою мамочку!
Но он все-таки отправил ее в лечебницу. В самых мягких и доступных выражениях Стефан объяснил своей юной дочери, что леди Лэнгдом требуется нечто большее, чем ласковая опека семьи. Ей нужна серьезная помощь. И эту помощь ей окажут доктора Вифлеемской больницы…
Камилла крепко закрыла глаза — настолько живо, почти осязаемо было воспоминание о том последнем дне, когда она вбежала в комнату матери и бросилась к ней в объятья, несмотря на протесты сиделки. Однако девочка не дождалась ответной ласки: мать уже находилась в состоянии странного оцепенения и, казалось, ничего не видела перед собой.
Когда же наконец Стефан спустился с леди Лэнгдом по лестнице и усадил несчастную в экипаж, Камилла поняла, что ненавидит отца. Она ненавидела его за то, что он слишком часто бывал груб со своей женой, за то, что ребенком она часто просыпалась по ночам от громкого плача матери. Будучи ласковым, любящим отцом, Стефан в то же время проявил себя суровым мужем — слишком суровым для столь мягкой женщины, как леди Лэнгдом.
Когда Камилла очнулась от воспоминаний и вновь поглядела в окно экипажа, то увидела, что телега из Брайдуэлла уже проехала и что ее собственный экипаж также наконец стронулся с места. С удивлением обнаружив, что по щекам у нее текут слезы, девушка открыла ридикюль и нащупала там носовой платок. Боль все еще не проходила. Камилла поняла, что чувство страшной заброшенности и одиночества, испытанное однажды в детстве, в любой миг может подняться со дна души устрашающей мутью и сделать ее беспомощной.
Камилла любила отца нежной, всепрощающей любовью, какую только может питать ребенок к своему
