— Успокойся, дорогая, иначе тебя здесь и впрямь сочтут сумасшедшей и посадят в клетку!
— Выпусти меня отсюда! Ты сам безумец! Во всем Бедламе, наверное, не найдется более безнадежного идиота!
— Да возьми же себя в руки! — строго приказал сэр Лэнгдом. — Мы приехали просто на экскурсию — вот и все, честное слово! Я и без тебя сюда частенько захаживал, чтобы полюбоваться на некоторых особенно живописных придурков. Удовольствие получаешь колоссальное, а платишь сущие пустяки. Многие в городе так развлекаются. Всего за полпенни ты попадаешь в совершенно иной, не похожий на наш мир. Идем, тебе понравится!
Они вышли из экипажа, и стражник, распахивая обитые железом двери, улыбнулся Стефану как своему давнему знакомому. Сирена видела, что старик отсчитал мужлану несколько монет, среди которых, как показалось ей на миг, блеснула золотая гинея.
Тем временем Лэнгдом достал из жилетного кармана надушенный льняной лоскут и приложил его к носу. Как только испанка вошла внутрь здания, она сразу же поняла, зачем он это сделал. Там царил ужасный смрад, воняло какими-то гниющими овощами и человеческими экскрементами. Лэнгдом повел ее вниз по переходу, и, по мере того как они спускались, запахи становились совершенно непереносимыми, Даже стражник, замедлив шаги, надел на лицо марлевую повязку, до тех пор болтавшуюся у него на груди, точно какой-то глупый слюнявчик.
— Ничего, скоро привыкнете, — приглушенно расхохотался он, глянув на сморщенное, багровое, со слезящимися глазами лицо Стефана.
Углубляясь в недра Бедлама, Сирена перебирала в памяти все когда-либо слышанные ею рассказы об этом ужасном месте. Люди говорили, что когда помешанные, мол, становились слишком тихими и спокойными, полностью замыкаясь в себе, то стражники начинали морить их голодом, обвязывать мокрыми простынями, бить, таскать за волосы — короче, издеваться как только можно, пока те не выйдут из себя и не сделаются буйными. Только в таком состоянии, видите ли, сумасшедшие способны собирать публику, а значит, и приносить доход…
Сирена была так перепугана, что поверила бы сейчас любым россказням. До ее слуха долетали вопли и стоны больных, их скулеж и рычание. Однако еще страшней оказались те камеры, откуда не доносилось ни звука. В них сидели совершенно невменяемые существа с пустым выражением в блеклых, водянистых глазах, со спутанными волосами и сгорбленными спинами — жалкие останки того, что некогда могло называться людьми…
— Ну, как тебе здесь нравится, дорогая? — осведомился Лэнгдом и, не получив ответа, продолжал: — Конечно, поначалу никому не нравится, но потом… Знаешь, некоторые умудряются жить тут очень недурно. При условии, разумеется, что у них есть заступники вне этих стен, заступники, которые были бы согласны оплачивать здешней прислуге уход за их подопечными.
Сирена продолжала хранить молчание и твердо шагала вперед, стараясь не смотреть по сторонам, чтобы не видеть прорубленных в стенах окошечек и припадавших к решеткам лиц.
Стефан свернул направо.
— Сюда, моя дорогая, — пробурчал он, хватая супругу за руку. — Я тут кое-что хотел показать тебе.
Стражник подвел их к двери находившейся в самом глухом конце коридора камеры и отодвинул засов. Сирена заглянула внутрь и поначалу ничего не могла понять, но потом, когда Стефан с каким-то странным блеском в глазах указал ей на кожаные ремни, семихвостые плети, деревянные гвозди, обычно загоняемые под ногти, утыканные металлическими шипами ошейники и помятые ведра, из которых жертву окатывают водой, чтобы привести ее на время в чувство, — Сирена все поняла и пришла в ужас. Лэнгдом с таким увлечением, с такой обстоятельностью рассказывал ей о палаческом инвентаре, что она сразу догадалась: старик не раз бывал здесь, в камере пыток, и наблюдал за тем, как истязают несчастных безумцев…
— Может, пойдем отсюда? — взмолилась Сирена, чувствуя, что вот-вот упадет в обморок.
— Как ты сказала? — переспросил Лэнгдом, доставая из жилетного кармана часы и глядя на циферблат. — Ах да, конечно, пойдем. Уже пора! Тут есть еще кое-что, способное, на мой взгляд, заинтересовать тебя.
Сирена покорно последовала за супругом, полагая, что чем меньше будет выказывать недовольства, тем скорее окончится для нее эта ужасная экскурсия.
Стефан остановился возле какой-то камеры, откуда не доносилось ни звука и в дверном окошечке не было видно света.
— Здесь, — торжественно проговорил супруг, — первая леди Лэнгдом провела остаток своих дней.
Прежде чем Сирена успела понять, что происходит, Стефан крепко схватил ее за запястье и втолкнул в камеру, дверь которой услужливо распахнул стражник.
— Нет! Нет! — завизжала испанка, валясь на пол. — Это безумие! Стефан, не надо!
Когда Сирена вскочила на ноги, ключ уже повернулся в замке дважды, в окошечке мелькнула довольная физиономия Стефана, и это было последнее, что ей удалось увидеть.
Внезапно в углу камеры зашелестела солома. Испанка поняла, что ее поместили с другими заключенными. Глаза понемногу привыкли к темноте, и Сирена уже сумела рассмотреть в ней три женские фигуры. Трудно было сказать, сколько времени находились несчастные в Бедламе, но, судя по их облику, прошла целая вечность с тех пор, как они в последний раз видели солнечный свет и дышали свежим воздухом: все три были жалкими, изможденными созданиями, одетыми в вонючие лохмотья и нещадно истязаемые вшами. Сирена стала горячо молиться про себя, чтобы Господь либо немедленно вызволил ее отсюда, либо поскорее лишил рассудка… Одна из женщин скорчилась вдруг на соломенной подстилке и захохотала, в то же время глядя на новенькую полными ненависти глазами.
Сирена отступила, заняв единственный свободный угол в камере. Тусклый свет горевшего в коридоре факела позволял кое-как изучить окружающую обстановку — каменные стены, покрытые слизью, забросанный гниющими объедками пол, пропитанные мочой соломенные подстилки… Нервы натянулись как струны, и испанка подумала с тоской, сколько же пройдет еще времени, прежде чем она ко всему этому привыкнет…
Внезапно одна из женщин набросилась без всякого предупреждения на Сирену и сорвала с нее легкую накидку. Другая — самая старшая — сбила испанку с ног и овладела туфлями. Третья, следуя примеру подруг, стянула с новенькой платье, отползла подальше в угол и заурчала по-звериному над своей добычей.
Сирена кое-как поднялась на ноги, но тут, словно бы по команде, все три вновь разом налетели на нее. Стало понятно, что речь идет уже о жизни и смерти… Испанка собралась с силами, замахнулась и ударила кулаком по голове одну из нападавших. Та заскулила как побитая собака и отползла в угол. Остальные оказались более упорными, но скоро Сирена и их одолела. Она стояла прямо посередине камеры, готовая отразить, если надо, любую атаку…
Воцарилась тишина. Испанка, уверившись в окончательности своей победы, обошла по очереди всех трех сокамерниц и вернула себе накидку, туфли и платье. Женщины не возражали, видимо, проникшись уважением к противнику. Сирена понимала, что они не ожидали обнаружить в ней такую силу, и молила Бога избавить этих троих от желания сразиться вновь.
Прошло несколько часов, прежде чем коридорные начали разносить по камерам воду и смахивающую на помои баланду. Послышался лязг подаваемых в дверные окошечки мисок и деревянных кружек. Компаньонки Сирены также уловили недвусмысленный шум в коридоре и стали скрестись, слюноточа, в дверь.
После обеда, от которого испанка, разумеется, отказалась, она просидела еще несколько часов, привалившись к стене, но не отваживаясь заснуть, чтобы, чего доброго, эти сумасшедшие опять не совершили нападения. Единственным желанием Сирены было поскорее вырваться отсюда и бежать, бежать, пока не станут подламываться ноги!
Потом коридорные снова принесли еду. Снова послышались вопли и стоны помешанных, снова заскрежетали поднимаемые на дверных окошечках решетки… Когда Сирена увидела выданную ее сокамерницам жиденькую кашицу в деревянных плошках, то подумала, что уже, должно быть, утро. Итак, она провела в Бедламе почти целые сутки, пялясь во тьму и всеми силами отгоняя от себя сон! Глаза
