Кан поднял глаза к потолку: он представлял себе жуткий рассвет, когда гигантское черное светило неспешно поднимается над морем, словно соленая вода обнажает пустую глазницу черепа, и сияет оно, черное-черное солнце, как дыра в мертвый, беззвездный космос… Кангасска пробрал холод, и он поспешно тряхнул головой, чтобы прогнать видение.
— Нэю повезло, что он не застал Серега, — вдруг весело заметил Орион. — Ибо Серег терпеть таких не может. Выгнал бы в шею, даже не выслушав. И лететь бы бедняге на трансволо до самого Хандела…
Посмеялись. Хотя и как-то грустно. В завершение разговора.
Орион вообще не умел злобно смеяться. И, как тогда, при разоблачении Немаана, перед Кангасском без всякого шума и блеска предстал настоящий мастер. Которому не нужно унижать других и не нужно выставлять свои знания напоказ; не нужно пытаться возвысить себя при помощи различных маневров и уловок — именно потому, что он мастер…
— Я очень рад, что ты есть, Кангасск, — сказал ему Орион, когда уже прощались и отправлялись по комнатам спать. — Ты из тех редких людей, вокруг которых все оживает и обретает легкость молодости. Я и сам ожил, едва увидел тебя, будто бы мне тоже всего двадцать лет, как и тебе, а на четырнадцать тысяч двести восемьдесят два. Это чувство новизны… оно как полет… То же ощутили и Влада, и Серег, и, конечно, все, кого ты встретил на пути. Рядом с тобой все меняется, Кангасск. И это особый дар…
Глава пятнадцатая. Уход
Владислава Воительница… И черный плащ за ее плечами — как сложенные крылья; и гигантский закат догорает в небе, затемняя ее силуэт; и беззвучный ветер шевелит вьющиеся волосы, спускающиеся до плеч.
— Привет, Кангасск, Ученик мой, — нараспев говорит она. — Как ты меня нашел? ведь я не успела научить тебя управлять движением снов.
— Думаю, это харуспекс, — зябко пожимает он плечами; ветер треплет расстегнутую рубашку, и ее шелк ласкает тело. — …Харуспекс… обсидиан… вулканическое стекло… он что-то делает со мной…
— Возможно… — бесшумными шагами Влада приближается, и багровый отблеск освещает ее лицо; глаза блестят, как обсидиан. — Скажи мне, зачем ты пришел?
— Просить тебя учить меня пути воина, сохраняющего жизнь…
— И это все?
— Нет… было еще что-то… Кажется, что-то тревожило меня, но я не могу вспомнить…
— Что ж… твои успехи удивительны, но до мастерства еще далеко: ты не сумел перенестись сюда полностью. Ты призрак, обрывок собственной памяти.
Они долго молчали, стоя рядом; почти одного роста, Учитель и Ученик, человек и миродержец… Невообразимо огромное, вызывающе чужое солнце опускалось за горизонт; океан пылал под ним…
— Что это за мир? — спросил Кангасск.
— Сигиллан, — ответила ему Владислава. — И он не хуже любого другого, чтобы изучать искусство Сохраняющих Жизнь.
Солнце ушло; сквозь черноту неба проступили четыре гигантские щербатые луны, напоив океан серебром. Здесь время шло иначе, и его хватало на все: на мечи и на слова…
«Катана — меч, заточенный только с одной стороны, она остра; ее лезвие рассечет падающее перышко и воина в полном вооружении — пополам. Каждый пятый человек в Омнисе идет путем острой стороны. Но есть другая сторона, та, что не заточена; к ней можно прикоснуться без страха и свободно водить по ней рукой — почувствуешь холод, ничего более. Эта сторона — для редкого воина, для Сохраняющего Жизнь. Они убирают с меча гарду, оставляя без защиты собственные руки, но получая возможность легко перевести ладонь на тупую сторону лезвия: часто это шанс спасти врага своего, но и не отступиться самому — нанеся удар не лезвием, но рукоятью…»
— Если я вместо того, чтобы снести человеку голову, отрублю ему руку, что держит меч, это ли путь Сохраняющего Жизнь?
— Это близко к истине, но не всегда, Ученик. Иногда ты можешь сделать для врага только это. Но иногда и больше: провести меч над его головой, так, чтобы он рассек только воздух, а потом уйти на один из приемов… я научу…
«Бросок на четыре стороны света»
«Возврат ладони»
…и еще один… с названием, кратким, как выдох, которое не запомнил Кангасск…
— Самое сложное на пути Сохраняющих Жизнь — уметь делать выбор. Иногда даже такой воин — убивает, калечит… Подумай об этом. И помни: свою жизнь ты тоже должен хранить… Но довольно пустых слов. Забудь все это, слушай мир вокруг тебя…
Жители Сигиллана незаметно окружили их. Наверное, уже очень долго они молчали и слушали разговор двух пришельцев, бледные дети огромного, но выдохшегося, старого солнца, не способного греть планету так, как раньше. Они были печально, трагически красивы, последние цветы престарелого мира.
Тихонько зазвенели в серебряной ночи их мелодичные голоса…
И у Кангасска сжалось сердце, когда он вслушался. Это была такая мука, что он прижал к груди ладони и скривился, не в силах даже плакать. Он понял, что уже никогда не суждено ему вернуться сюда, никогда не понять детей Сигиллана, никогда не узнать, что станется с ними… но, главное: никак не помочь…
Он упал лицом во влажный, холодный песок и зарыдал; ни одна слезинка не упала с его ресниц, чтобы хоть как-то облегчить боль…
«Сигиллан!..»
Так он проснулся.
Солнечный луч резал надвое полумрак комнаты; пылинки плясали в нем. На груди Кана тяжким камнем лежал Экспонат и увлеченно вылизывал шерсть на своем плече.
Сон стремительно удалялся, точно падающая в пропасть звезда.
…Сигиллан…
Кангасск согнал Экспоната, сел и обхватил голову руками. Понадобилось время, чтобы прийти в себя. Редко какой сон оставляет столь сильное впечатление. Редко…
Надо вставать, одеваться, идти завтракать, потом кормить тварей, терпеть Нэя Каргилла, тренироваться, читать… но все это, абсолютно все, отступало перед жестоким очарованием Сигиллана…
Легкие струи света наполняют зал для тренировок. Звук встречающихся деревянных мечей рассыпается дробным эхом, похожим на брошенную о стену пригоршню градин.
И вот — меч Ориона рассекает воздух, не встречая преграды, а секунду спустя сам Орион лежит на полу, а Кангасск держит в руках два меча: один свой, один чужой.
