прийти к логичному выводу: второй этаж – тупик. Почему не спуститься, не подобрать оружие и не закончить наконец эту затянувшуюся порнографию?
Но трезво мыслить было некому. Зэки яростно рвались в последний бой. Варюша уже тащила Максимова в соседнее помещение, когда те ворвались в комнату. Гурьбой перли, напролом – ничему не учила их жизнь. Снова дикий вопль – на гвоздь наступил! И не просто наступил, а проткнул насквозь, до голени! Остальные дали по тормозам, а несчастный, продолжая стенать, рухнул на пол – и снова душещипательный крик забился, отпрыгивая от стен, словно мячик. Не один же там гвоздь! А человеческое тело – такое слабое…
Неудачник захлебнулся собственным воплем, когда они выбежали из комнаты и угодили в какой-то тесный закуток, где не было ничего, кроме лестницы на чердак! Варюша дрожала от возбуждения. Они взлетели под стропила, Максимов пнул фанерную дверцу, втянул Варюшу неведомо куда. Захлопнул дверь и сразу пожалел.
Темнота ударила в глаза – словно вспышка! Окон нет, а если есть – забиты. Он запнулся, чуть не грянул носом.
– Что это, Кролик?
– Фонарь включи, Максимов, у тебя же должен быть…
Точно. Во время многочисленных падений он испытывал неудобство в левом боку… Секунды есть – пока уцелевшие обойдут «минное поле», пока разберутся, где верх, где низ… Он выдрал из кармана компактный, обтянутый резиной цилиндр. Батарейки садились. Тусклый свет заметался по стропилам. Нет здесь ничего полезного: стены не заделаны, стекловата клочьями, доски, труха, голый цоколь болтался на перекрытии. Пылищи немерено. Такое ощущение, словно эту дачку не строили, а ломали!
– Дальше что, Кролик? – Он мазнул лучом ссутуленную фигурку, застывшую истуканом посреди чердака.
– Ну, ты и наглец, Максимов… – Голосок предательски задрожал. – Откуда я знаю, что дальше. Не придумала, понимаешь? Я ж не Кулибин тебе – идеи гениальные рожать по сорок штук в час. Если хочешь, можно вспомнить про грузинскую мышеловку… Да только некогда.
– Черт… – ругнулся Максимов.
– Между прочим, их осталось только двое, – насмешливо напомнила девочка. – А ты, сдается мне, мужик… А ну-ка, дай сюда фонарик.
Он машинально послушался. Свет погас. По лестнице уже стучали кирзачи.
Ворвались – и волна ненависти покатилась, разметая пыль.
– Дави, Ворона!
Но темнота ошпарила, сбила с панталыку. Вопль оборвался – на пронзительной ноте. Кто-то споткнулся. Кулак разрезал воздух, не попав в цель.
И вдруг фонарик вспыхнул! Есть такое детское развлечение – подсвечивать в темноте собственный подбородок. Девчонок пугать в пионерских лагерях. Лицо делается жутковатым, сотканным из заплат, висящим в воздухе, а если выпучить страшные глаза, оскалить рот да издать что-нибудь по случаю… Неужели она хотела показать эту сомнительную страшилку?
Впрочем, испугаться можно – на мгновение. А второго и не надо. Зэки встали. Не потешная их рожица испугала – наличие фонаря! Свет погас, рожица пропала. И вдруг опять вспыхнул – осветив скрюченные фигуры негодяев!
«А ты, сдается мне, мужик, Максимов»…
Ярость ударила в голову – как кипятком из ведра! Он бросился в атаку. Первого оттолкнул как следует, впечатывая в закрытую дверь, второму врезал круговым по виску, чувствуя, как кожа лопается на пальцах…
– Кролик, свети!
Опомниться эти негодяи так и не успели. Притомились за ночку. Извелись, поди, неоднократно, что провели ее не на нарах. Кулак дрожал, источая энергию. Разряды трещали… Ворона, треснувшийся в дверь, шипел, как разбуженная змея. Мазай, стерпев удар, сцапал Максимова за грудки. Он ударил снизу, в челюсть, пробив хватку и раскромсав скулу. Но мало этого – дважды врезал под дых, опять по челюсти. Бил методично, напористо, наращивая силу ударов и испытывая при этом немыслимое наслаждение. Никогда с таким сладострастием не бил человека! Мазай обвис, уже не дергался, а он продолжал его лупить, лупить, не в состоянии остановиться…
– Максимов, второй! – закричала Варюша.
Своевременно сказано. Ворона поднимался, сжимая, как копье, зазубренную доску. Он отшвырнул Мазая, ударил пяткой, ломая доску и все, что за доской: носовые хрящи, зубы… Боль немыслимая, но он терпел – совсем немного осталось терпеть. Ворона отлетел к двери, прокаркал что-то. Пинок в живот – Ворону развернуло, подбросило. Пытался отлягнуться, отчего Максимов окончательно рассвирепел – заломил руку с отбитым пальцем, вывернул, ломая кость, поднял орущего от нечеловеческой боли за шкворник, наградил дуплетом по почкам…
– Кролик, дверь открывай…
Швырнул полуобморочного урку в образовавшийся проем. Не стал дожидаться, пока он отгрохочет по ступеням, взялся за второго. Рывком поставил на ноги, отправил с чердака. Не слишком точно рассчитал курс – бандит вонзился рожей в косяк, свалился на пороге. Вторая попытка, затрещина, и красочный отпечаток на заднице – ломая всё, что он еще не успел доломать, бандюга с треском покатился вниз…
Он спустился неспешной походкой победителя. Мазай пытался приподняться, что-то сказать – не самое, очевидно, ласковое. Не вся еще злость оказалась растраченной: Максимов опустился на корточки, подул на горящий кулак, врезал точно между глаз. Еще раз подул. Сел на пятую точку, тупо выставясь в сумрак.
Варюша, пошатываясь, спустилась с чердака.
– Ты закончил, Максимов? – Какие-то благоговейные нотки появились в ее голосе.
– Всё, Кролик, – сипло прошептал Максимов. – Кончилась наша с тобой развлекуха… – вышел из оцепенения и изумленно уставился на кулак, превращенный в багровое месиво.
Приятно думать о том, что все уже позади. А для кого-то полный романтический набор: реанимация, КПЗ, суд, пожизненное… Всех избитых и покалеченных Максимов откантовал вниз – нисколько не церемонясь. Заслужили. Разбитые головы, изувеченные лица, конечности… Кровь вперемешку с дерьмом. От Лупатого с Мазаем нестерпимо разило – и как сносили их подельники? Впрочем, от дерьма до дерьма – небольшая ароматическая пропасть…
Усталость дикая. Лупатого, пронзенного ржавым десятимиллиметровым гвоздем, он отдирал от доски целую вечность. Падая, тот умудрился проткнуть еще и плечо, что также не добавило ему жизненных сил. Постанывал, закатывая моргающие глазки. Но с лестницы спускался своим ходом, под строгим присмотром – припадая на ногу и по-щенячьи поскуливая.
– Встаньте сюда, больной, – приказал Максимов. Двое уже лежали в ряд.
– Не бей… – простонал Лупатый. По синим губам обильно текло – пунцовое, с зубным крошевом (не просто так свалился на доску, а еще и зубами помогал).
– Да разве я садист? – удивился Максимов. – Это я, считай, поглажу. Вместо наручников. А бить тебя будут позже – причем во всех инстанциях.
Отправив зэка в нокаут, он совсем расклеился. Бормоча о необходимости всеобщего учета и контроля, отправился к подвалу, где у подножия лестницы валялся Цапля. Боязливо обойдя участок со щедро разлитой краской (запашок такой свеженький), распинал скобы с болтами, сделал попытку приподнять пострадавшего. Дышал Цапля. Живучий. Не пришлось брать грех на душу. А травмы, переломы и пожизненная инвалидность Максимова не волновали.
Нога у Цапли, правда, застряла между досками. Не вытягивалась. Отрывать от ступни? Ей-богу, бедолаге уже без разницы.
– Кролик, помоги, пожалуйста. Да поаккуратнее спускайся, в краску не влезь.
– Да ну его, – поморщила носиком Варюша. – Ты кто, Максимов? Добрый доктор Айболит? Мать Тереза?
– Я в первую очередь не сволочь, – огрызнулся Максимов. – Спускайся, говорю, потом митинговать будешь и права обиженных качать.
