группа никогда не сможет сделать, и это, мать вашу, свергнуть Rolling Stones. Это было бы справедливо, независимо от состояния нашей группы. И я очень нервничал по поводу состояния группы, собираясь на шоу. Статья Times казалась мне дурным предзнаменованием. Позже, в жизни, я был более склонен прислушиваться к интуиции при совершении различных вещей, но ладно, это был шанс открыть шоу для лучшей в мире группы.
Ко времени того шоу все эти тревоги были оттеснены на задний план, потому что я был слишком взволнован. Мой брат Мэтт снова собрал духовую секцию, чтобы подыграть на нескольких песнях. Он был преподавателем-практикантом. Вечерами перед шоу, он приходил в отель, где мы остановились, переодевался, зависал в гостиной и уезжал в LA Coliseum в одном из фургонов группы, чтобы играть перед десятками тысяч людей; он сказал нам, что в течение дня видел детей в своей школе с вырезанными буквами GnR на руках. К этому моменту, величина нашего успеха была сверхъестественной не только для нас, но также и для окружающих нас людей.
Stones были прекрасными хозяевами, они позаботились обо всех наших гостях, и вся тусовка была устроена. Я попросил мою маму прилететь на шоу. Пока она была в городе, она стала невольным свидетелем проблем в отношениях между мной и Мэнди. Меня удручало, что отношения, к которым я серьезно относился и на которые я возлагал большие надежды, разваливались - и особенно досадно было, что это разочарование оформилось окончательно в присутсвии моей мамы. Но в тот момент, Ганзы играли со Stones, и этот факт мог сделать меня сильнее перед лицом любой личной неудачи. Ганзы, мать вашу, играли со Stones.
До первого шоу, Мик Джаггер подошел ко мне во время саунд-чека. было туманно и моросил дождь, я был в моих ковбойских сапогах, как обычно.
Он указал на мои сапоги и сказал: “Ты собираешься одеть это сегодня, приятель?”
Я пожал плечами и улыбнулся. Я не был уверен, что он высмеивает меня или что-то еще.
“Ты будешь скользить на нашей сцене”.
Это был Steel Wheels tour с цельнометаллическими декорациями.
“У меня есть несколько пар кроссовок,” сказал он. “Какой размер ты носишь?”
“Одиннадцать”, сказал я.
“Я тоже”, сказал он. “У нас должен быть одинаковый размер писек”.
Ничего себе, подумал я, Мик Джаггер говорит, что у нас один и тот же размер члена, и он собирается дать мне поносить свои кроссовки. Несмотря на его любезное предложение, тем не менее, я так и не надел их в конце концов: Мик был классным, но его запасные кроссовки, я боюсь, таковыми не были.
Когда приблизилось время начинать шоу, Эксла не было на месте, и все – мы и парни из Stones – обливались потом и были в ярости. Но он появился в последнюю минуту. Первый концерт прошел без сучка и задоринки, и я не поскользнулся на металлической сцене. Конечно, парни ловили кайф, но вокруг меня была семья и хорошие друзья, и я не обращал большого внимания на то, что происходит с этими парнями за кулисами. Я знал, что мы должны были сесть группой за стол переговоров перед шоу, чтобы все выяснить, но события сменялись слишком быстро в преддверии тех концертов.
Затем наступил второй вечер.
Перед тем как мы начали играть нашу первую песню, Эксл внезапно объявил перед 80 тысячами пришедших, что «если некоторые люди в Guns N ‘Roses не перестанут танцевать с мистером Brownstone», это будет наше последнее шоу.
Толпа стала абсолютно спокойной. Люди в зале смотрели друг на друга, они, казалось, были в недоумении, как и мы. Они действительно и понятия не имели, о чем говорил Эксл.
Я так и сжался. Я был так чертовски смущен. Я был так чертовски зол на то, что Эксл чувствовал, что может поступить так со мной. Я бы поддержал его, если бы он настолько обозлился на некоторых парней, чтобы перейти в открытую конфронтацию из-за того, что происходило – я был с ним, ситуация была скверной. Нам нужно было бы поговорить об этом дерьме наедине! Не на публике. Ни в коем случае не на публике.
Как только Эксл обнародовал свои опасения, время, когда мы были бандой – одни против всего мира – закончилось. Мы отыграли остаток шоу, но уже на половину своих возможностей в лучшем случае. Впоследствии, и на самом деле до конца нашей карьеры, мы просто разошлись в разные стороны. Этой ночью официально зазвонил колокол, возвещающий конец эры в GN’R.
Глава 22
Нам следовало устроить общее собрание группы после выступлений с the Rolling Stones. Но мы этого не сделали. Я даже так и не сказал Экслу как я был огорчён. Навалились новые дела, и когда мы не решали их, то удалялись каждый в свою отдельную жизнь.
К концу 1989 года уже невозможно было отрицать, что мой брак с Мэнди разваливался. Каким-то образом то, что мы узаконили наши отношения, привнесло в них новый уровень серьёзности, который оба мы не предвидели. До того, как мы поженились, мы никогда не ругались. Мы также не видели поводов обсуждать наши долгосрочные ожидания. Ни она, ни я не лгали и не изменяли друг-другу всё это время, но мы оба словно упали духом от того, что наша страсть почему-то угасала день ото дня. Она начала срываться на меня, а я в ответ на неё. Думаю, мы оба ненавидели себя за это, но, тем не менее, всё продолжалось в том же духе. Мы с Мэнди были слишком молоды – мне было двадцать пять в то время – наивны и заправлены водкой. Мы были идеальной парой… друзей, но никак не супругов, тем более с детьми.
Проблемы в наших отношениях стали казаться ещё реальней после того, как моя мама оценила весь их масштаб. Новых концертов на горизонте не предвиделось, а мы постоянно находились вдвоём дома на Лорел Террас, и ситуация окончательно зашла в тупик.
Стивен жил по соседству и у него была наилучшая точка для обзора наших отношений. Он знал, что мы с Мэнди уже обращались за парной психотерапией, и он видел, как сильно я страдал даже после этого. Он был тем, кто наконец поставил меня перед выбором – прямо в Рождественский Сочельник.
«Чувак, если ты не выставишь её вещи к завтрашнему дню, это сделаю я.» - сказал он мне – «И это будет отвратительно. Поверь, ты не хочешь, чтобы я это делал, а я ведь готов.»
Он был прав. Между нами всё было кончено. Я должен был это признать. И должен был действовать. В Рождественский день 1989 года я отдал Мэнди чемоданы Halliburton, которые мне подарили Aerosmith и попросил её убраться. Я был твёрд как сталь. И я оставил себе нашу собаку. Вот тебе блять и Рождество.
Я чувствовал себя совсем потерянным, и моё сердце было разбито. Думал о том, что подвёл маму и всю свою семью. Казалось, они раскусили, что я жил во лжи. Скорее жил множеством маленьких кусочков лжи, которые ты говоришь себе, чтобы казалось, что твоя жизнь лучше вписывается в идеальный образ. И тут вдруг покровы были сорваны. Для меня всё сводилось к одной простой вещи: Точь-в-точь как мой отец, - думал я, - тот, по чьим стопам я так не хотел пойти.
Я был настолько погружён в депрессию, что МакБоб, гитарный техник, тайком проник в мой дом и вынес оттуда мой пистолет. Позднее он признался, что не хотел оставлять его там, учитывая, как я вёл себя в то время. Он припрятал пистолет в гитарном кофре и отнёс на склад.
Многие из моего окружения надеялись, что когда боль вызванная распадом моего брака утихнет, я смогу понемногу начать отказываться от водки. Но вместо того чтобы завязать, я совсем расклеился. Я стал больше пить, когда семейная жизнь не задалась. А когда Мэнди ушла, я ещё и добавил к этому наркотики.
Первый раз за день я стал выпивать уже не в 4, как раньше, а где-то в час. Я также стал принимать больше кокаина, чтобы выпивать больше и дольше. Это оказалось дьявольским коктейлем для меня. Отныне я мог пить до тех пор, пока не усну – а на кокаине можно не спать по четверо суток, по крайней мере, мне удавалось. И только так я мог притормозить. Кроме этого, остановить меня мог только человек, которого я уважал – например, мой брат Мэтт – который бы сказал «Ты, блять, по-легче». Я также выяснил, что валиум и кодеин могли помочь мне уснуть, если мне наконец нужно было отоспаться после многодневного запоя. Я представлял себе эту ситуацию так, словно я просто использую современные
