хотя бы думал датский сказочник: «“Да ведь он голый!” — сказал вдруг какой-то ребенок [ниоткуда]… “Он голый!” — закричал наконец народ». Рано или поздно, это «наконец» случится. Пустота победит.
Власть это знает. Как написал однажды Иосиф Бродский про Сталина, секрет власти — в ее непредсказуемости, в способности появляться ниоткуда. Если люди ни логики, ни предсказуемой частоты не видят в «нападениях», арестах и т. п., то общественный контроль гарантирован. А если сделать намек на возможность неприятного сюрприза — распустить слухи о современном ревизоре, анонимно? «Зачем к нам ревизор?» — спросит какой-нибудь Лука Лукич. Ответа нет и не будет — мы не знаем. Такие люди приходят из-за потемкинских щитов-декораций, где короли гуляют обнаженными. Нам не понять таких ужасов: они лишены смысла.
Так же результативно это действует и нынче: «“К нам едет товарищ из Москвы”. “Как товарищ из Москвы?” — волнуются чиновники. “А вот так, — отвечает градоначальник. — Товарищ из Москвы, инкогнито. И еще с секретным предписанием”».[38] Местные новости и провинциальные газеты полны таких историй. Недавно в Выборге городская власть громко афишировала по всем СМИ прибытие Вячеслава Фетисова — прославленного хоккеиста, двукратного олимпийского чемпиона и к тому же главы Федерального агентства по физкультуре и спорту. Впечатляет. Во всех смыслах.
Местные политики были в растерянности. Всякий раз сообщение об очередном визите «оттуда» сопровождалось страхом. Напряжение нарастало, подобно снежному кому: «Надо устроить вот такое мероприятие». — «Маловато будет». — «А если вот ТАК?» Когда границы неизвестности определить невозможно, это вызывает страх. Теряется всякая логика. Наступает полный беспредел в буквальном смысле: «Вчера — царь, сегодня — царь, каждый день — все царь да царь. А чё-то я и сам какой-то маловатый… МАЛОВАТО!» «Стой! Стой! Образумься! Да перестань ты расти, лопнешь!..»
Итак в ожидании министра Фетисова было дано указание: из разных учебных заведений собрать студентов. Всех их следовало нарядить в одежду с символикой определенной политической партии. Им раздали трехцветные майки и бумажные флаги. Первое место по маршруту украсили с особым шиком: организовали лыжное соревнование. Как в Питере, в праздничные жилетки «попросили нарядиться и судей, обслуживающих лыжный этап. По слухам, один из арбитров, ветеран спорта, не скрывающий своих коммунистических воззрений, наотрез отказался участвовать в маскараде, но его все же уломали».[39] Всем страшно, когда ничего не понятно.
Безусловно, это не сводится к политике. Хорошо знаком с подобными приемами корпоративный мир. Недавно одна компания в Норильске с пафосом объявила «День здоровья». Якобы спонтанное спортивное событие — целая неделя матчей и соревнований, а публика заметила, что все мероприятия приурочены к празднованию годовщины футбольного клуба того же концерна. Фирма, разумеется, считала, что нельзя полагаться на спонтанность или непосредственный энтузиазм: люди в таком состоянии способны на что угодно. Бог знает, чем это кончится.
Эмоциональные, непосредственные дети или щенки, например, легко отвлекаются, предаются мечтаниям, но самостоятельно ничего организовать не могут. По взрослым понятиям у них еще не сформировался механизм самоконтроля. Они не остаются на одном месте, а норильской фирме нужно было, чтобы всю неделю говорили: «Тут постоянно проводятся спортивные мероприятия. Интерес к ним не упадет до финального свистка последнего матча. У нас всегда так — в такой-то компании, по такому-то адресу. У нас все под контролем». Есть рамки. (Якобы.)
Сама суть этой затеи — присутствие воодушевленных детей — оказалась иллюзией. Ученики, приглашенные на турнир, провели на стадионе далеко не все свое время: каждые три-четыре часа они сменяли друг друга, как потемкинские фасады. Ритм был не тот, показ получился неубедительным, нереальным, как в кадрах неумело отредактированного фильма. Если постоянный ритм 24 кадров в секунду ломается, то иллюзия сразу разрушается. Между кадрами — пустота. Не раз и джазовый музыкант Майлс Дэйвис, и художник Пабло Пикассо высказывались, что для них самое главное, самое реальное — это работа над пустотой: над тишиной в музыке и чистым холстом в живописи. Звук же — это «не-тишина», и краска — это «не-пустота». Потемкинская деревня — «не-природа». Неестественность. Лишь впечатление реальности или полной природы передается ритмическим чередованием единиц информации, как однажды сказал Федор Хитрук, создавший русского Винни-Пуха.
В Норильске родители ткнули пальцем в фанеру: «Назвать же праздник для детей показухой — мы считаем цинично. Все, что мы делаем, — в первую очередь для детей».[40] Обнаружилась очередная попытка фирмы или «власти» держаться за доязыковой спонтанный аффект (за энтузиазм, любовь, милосердие и т. д.) и многословно настаивать на его постоянстве и вездесущности: «Такая у нас неменяющаяся действительность всегда и везде». Не вышло, а фанерные деревни все-таки прорастают по всей стране. Люди понтуются перед лицом непредсказуемости.
«Это наша школа», — встретила нас сияющая от счастья директор. Радости позавидуют коллеги всей страны, а уж тем более — коллеги из глубинки. У этой школы своя газокотельная, которая позволяет сэкономить больше трех десятков тысяч рублей на топливе в месяц, в ней всего 15 кабинетов, но есть на три этажа аж 17 туалетов (с душевыми!!!). Учатся в ней 40 школьников и 28 дошколят. 15 педагогов занимаются с ребятами.[41]
Директор улыбается, как Чеширский кот, а все вокруг чувствуют, что она зашла уж слишком далеко. Ритм ее понта не тот: слишком частый, без нужных интервалов. Поэтому, действуя в данной ситуации слишком «эффективно», она терпит поражение. Это объясняется философски. Все у нее рухнуло, именно потому что любое явление, доведенное до своего предела, превращается в обратное: например, распрекрасный земной объект, возведенный в высшую степень (абсолютно везде и всегда), уже ни земной, ни красивый: он возвышенный. Непрерывное, вездесущее «сияние и счастье» директора — большое несчастье.[42]
И тут начинается самое страшное: последствия мышления в духе «маловато будет». Точно так же, как в конце известного мультика, желание становится сильным, нецелесообразным влечением. Главный герой фильма, убежденный в том, что «чё-то он и сам какой-то маловатый», раздувается, чтобы весь мир принять в себя, а затем колотит кулаками вокруг себя по самому небу. Полное приобретение «всего» превращается в обратное — в черную дыру. А начинается все с того, что герой живет в бесконечном, т. е. пустом мире, но страшно хочет его материализовать, превратить в то, что можно сосчитать, назвать и к чему можно прикоснуться.
Влечения, подобные стремлению строить потемкинские деревни, наводят на мысль о потере контроля. Фрейд очень рано определил «влечение» как понятие, находящееся на «границе между душевным и физическим» — между небом и землей. Подобные стремления связаны с непреодолимой потребностью восстановить какой-то более ранний порядок вещей: когда-то у меня было всё, а теперь мир ускользает из рук. Но независимо от того, насколько удается удержать его, старое ощущение полного комфорта воскресить не получается. Всегда маловато. Понт обращен лицом к внешнему, бесконечному миру и остановиться не может.
Эти хвори могут очень быстро стать нормой в политике. Отто фон Бисмарк однажды сказал, что политика это «искусство возможного», именно поэтому она страдает от понимания некого недостижимого предела. Начинаются понтовые влечения, и человек от «бессилия громоздит одну за другой бессмысленные потемкинские деревни». Вот современный образец того, что мы видели в сериале о сталинском времени «В круге первом».[43] Искусство возможного (своих пределов) теряется перед беспределом.
И давайте не забудем про Екатерину как первую зрительницу. Эти бессмысленные деревни, или фанерные домики, работают только при наличии легковерного зрителя. Вероятность его провести зависит от того, сколько раз он был обманут в прошлом. Чем чаще человека подводили свои «верные» системы ценностей, тем более циничным он делается. С точки зрения простого русского гражданина хроника прошлого кажется целым рядом фанерных домиков или воздушных замков, за которыми время от времени проглядывает чистейшая пустота, будь то в 1787-м или в 1991-м. На что можно положиться в новые, непонятные времена?
После всех потрясений XX века в российском обществе оказались размытыми морально-этические ценности. Это создает сейчас почву для процветания беспринципного сервилизма и, соответственно, все более откровенных манипуляций чиновников.[44]
