сне, потому что этот все продолжался и в нем Банан пока еще даже не поднял плеть.
— Ударь! — попросила Марго.
— Ты многое на себя взяла! — сказал он. — Тебе только венца не хватает…
— Это правда, — сказала Марго, — это на самом деле правда, так что давай, бей!
Банан размахнулся и ударил.
Она закусила губы, было видно, как ей больно.
— Счастье — это теплый пистолет, мама! — сказал Банан и снова взмахнул плетью.
— Happiness is a warm gun! — ответила ему с креста Марго.
— Ты хорошо знакома с касанием бархатной руки! — в такт удару пропел Банан.
— So well acquainted with the touch of the velvet hand! — ответила ему Марго.
На ее шее и плечах были заметны глубокие красные полосы. Банан перешел на грудь.
— Счастье — это теплый пистолет, мама! — вновь, как заклинание, пропел он, и добавил:
— Ящерица на оконном стекле!
Палтус выгнулся на камне, хвост у него странно изогнулся. Мартышка испуганно вздрогнула и попыталась погладить сухую и прохладную шкурку приятеля, но тот не дался и быстро пополз прочь от солнцепека, в ближайшую глубокую и темную расщелину.
— Well like a comma you're a-cuddled absolutely in vain! You brought that Doberman abroad, but whatcha hoping to gain? — внезапно сморщив лицо, произнесла Марго.
— Типа, в позе эмбриона ты валяешься зря!
— Ты какого добермана прикатил за моря? — ответил ей Банан и понял, что сон окончательно вышел из-под контроля.
Ему стало страшно, пора было просыпаться.
Но он не мог, отчего-то сон оказался не только отвратительным, но и сладостным, черная рукоятка плети все так же приятно лежала в ладони, а Марго сейчас была не просто красивой, а необыкновенно красивой — он никогда еще не видел таких потрясающих женщин, пусть даже и играющих не предназначенную для них роль.
Палтус нырнул в расщелину, кончик хвоста на мгновение мелькнул и исчез.
— Эй! — сказала Мартышка, — ты куда?
Марго внезапно дернулась, а потом обмякла, Банан понял, что хватит.
Он отбросил плеть, развязал ей ноги, потом встал на стул и отвязал руки от перекладины.
Снял ее с креста и положил на кровать.
— Счастье — это теплый пистолет, мама! — почти не слышно пропел он себе под нос и начал стирать губкой кровь с тела Марго.
Она опять положила на него руку, ему стало тяжело, грудь что-то сильно сдавило, он открыл глаза.
От кондиционера стало холодно, Марго спала, все так же безмятежно посапывая, как ребенок, которым когда-то была, как были в свое время детьми и Банан, и его сестра, и давно уже исчезнувший Палтус.
Руки у Максима горели, он выбрался из-под одеяла и вышел на лоджию.
Уже рассвело, отчетливо виднелось море.
Та его часть, что именуется Эйлатским заливом.
Сейчас он был еще в утренней дымке.
Банан посмотрел на свои ладони — правая была красной.
«Типа, в позе эмбриона ты валяешься зря!
Ты какого добермана прикатил за моря?» — вновь возникло в его голове.
— Не знаю! — честно ответил сам себе Банан.
Он всегда делал то, что у него просили.
Ему надо было зарабатывать деньги, и он перевозил деньги.
Ему говорили, что у него красивые плечи, и он послушно обнажал их — Ирине нравились его плечи, как нравились они и многим другим.
И он делал больно, если его об этом просили, хотя отчего-то больно постоянно становилось ему.
Банан закурил и сел в шезлонг, стоящий на лоджии.
От соседнего бунгало по узенькой дорожке вниз спускалась какая-то парочка, но он не мог ее рассмотреть через густые зеленые заросли.
Солнце всходило все выше, море приобрело цвет, стало ярко-синим.
На большом дереве чуть пониже лоджии были отчетливо видны большие, уже открывшиеся навстречу солнцу цветы.
Розоватые, с красной сердцевиной.
Наверное, дивно пахнущие.
Внезапно он увидел, как над одним из цветков, будто маленький вертолетик, кружит какое-то существо.
Вначале Банан решил, что это бабочка, но, приглядевшись, понял, что это не так.
Над цветком порхала птичка, малюсенькая, с длинным, чуть изогнутым клювиком.
Она умудрялась так быстро махать крыльями, что они сливались в неясное, отбрасывающее тень пятно.
Действительно — как вертолет.
Или колибри, ведь так летают именно колибри, зависают над цветком словно большие бабочки, и крылья их сливаются в почти что прозрачную тень.
— Колибри! — сказал он вышедшей на лоджию сонной Марго.
Смешной, растрепанной, завернутой в покрывало.
Марго зевнула и потянулась.
Покрывало соскользнуло и упало, голая Марго плюхнулась в соседней шезлонг.
На ее груди были хорошо заметны четкие красные полосы.
— Неудобно спала! — сказала Марго.
— Колибри! — опять произнес Банан.
Марго посмотрела на птичку, все еще кружащую над цветком, и улыбнулась.
— Honey bird! — сказала она и добавила: — На иврите «ципор дваш»… А вот по-русски…
— Медовая птичка, — сказал Банан, и вновь потянулся за сигаретой.
— Honey birds, honey birds, heart without love and words… — почти что пропела Марго…
— Почему это сердце без любви и слов? — удивился Банан.
— Не знаю, — сказала Марго, а потом добавила: — Просто оно у них такое маленькое, что для любви и слов в нем уже нет места!
— Откуда у тебя эти полосы? — спросил Банан.
— Я же сказала: неудобно спала! — ответила Марго, подняла с пола покрывало и вновь закуталась в него.
— Есть хочешь? — спросил Банан.
Ладонь правой руки уже перестала быть красной, обычная ладонь обычной правой руки.
— Смотри! — сказала Марго и показала на море.
Мимо берега медленно проплывало небольшое белое судно с четко различимой надписью на корме: «The Flying Dutchman», «Летучий голландец».
— Ну и что? — равнодушно спросил Банан.
— Он там! — сказала Марго, спустив покрывало и подставляя голые плечи лучам солнца.
— Кто? — поинтересовался Банан.
— Этот черный чувак, — ответила Марго, — он в этом казино диджеит, там клуб есть, так вот в нем…
«Летучий голландец» проплыл мимо и исчез за соседними бунгало.
Невысокие горы на противоположной стороне залива уже были ярко освещены солнцем, пустынные, светло-коричневые, с желтыми, будто нарисованными пятнами.
Банан вновь подумал о том, что он так и не знает, зачем он здесь и что будет завтра.
