И — послезавтра.
Вот уже второй месяц, как он просто не представляет, что будет.
— Пошли завтракать! — сказала Марго.
Завтрак оказался странным, без мяса, то бишь — кошерным.
Молочное, рыба, выпечка.
И совсем безвкусный кофе.
Зато свежевыжатый сок. Банан взял себе грейпфрутовый, Марго — апельсиновый.
Он наложил себе полную тарелку золотистых лепешек, хорошенько полив их каким-то тягучим джемом.
Марго была в шортах и майке без рукавов.
На плечах никаких следов не было, как не было их и на запястьях.
Они позавтракали и спустились вниз, прошли мимо бассейна, вышли из ворот и оказались на дороге.
Справа был Египет, напротив — граница Иордании и Саудовской Аравии.
А они были в Израиле.
На самом краю, почти что на Синайском полуострове.
Банан махнул рукой проезжавшему по дороге такси, они сели, Марго попросила везти их в порт.
Туда, где катера, яхты и где швартуются плавучие казино.
В Израиле запрещено играть, но играть можно в нейтральных водах.
Было жарко, уже за сорок, но с Красного моря дул ветер, и Банану было хорошо.
Они проехали мимо обзорной мачты подводной обсерватории, миновали заполненный пляж, позади остался отель «Ла Меридиен», машина повернула в сторону порта, горы подпирали Эйлат с той стороны, откуда они приехали, горы были и с другой стороны, горы, пустыня и ярко-синяя поверхность моря.
Банан посмотрел на Марго, она сидела спокойно, темные очки были подняты на лоб, глаза были усталыми — видимо, все еще не отошла от вчерашней дороги.
А потом он посмотрел на ее голые колени и внезапно опустил руку и погладил — вначале одну, потом другую.
— Странный ты! — сказала Марго.
Машина остановилась, Банан расплатился, и они вышли.
Ближайшая яхта отплывала через пять минут, они вполне успевали.
Добежали до пирса, купили билеты и по шатким мосткам прошли на корму.
Накаченный капитан в джинсах и темной футболке что-то сказал одному из двух матросов, тот начал отшвартовываться.
На яхте кроме них было еще человек десять, Марго позвала его наверх.
Эйлат остался за спиной, за спиной осталась и Акаба с маленькими белыми домиками и летней резиденцией покойного короля Хусейна, яхта шла посреди залива, и Банан вдруг почувствовал, что опять становится свободным.
От себя, от ночных кошмаров, от всего-всего.
Слева виднелись пустынные горы Израиля и Египта. Яхта прошла мимо пограничного пункта Таба, позади остался построенный на египетской территории высотный «Хилтон».
А справа начались уходящие за горизонт еще более одинокие горы Саудовской Аравии, и где-то там, далеко-далеко впереди, были загадочные города Мекка и Медина. Но их не было видно, их не могло быть видно — Банан просто знал, что они должны быть, как позади были Акаба и Эйлат, а еще Иерусалим и Акко, да и Крит с Ираклионом. Как должно быть и много других мест, куда Максима еще загонит судьба, заключенная в этот маленький термос, который он опять потащил с собой, и Марго, смеясь, чуть было не скинула его в воду. Он не дал ей сделать этого, а скинул в воду саму — когда яхта остановилась, и капитан объявил через громкоговоритель, что именно сейчас они находятся на границе четырех стран. Банан нырнул следом и чуть не закричал от того, какой холодной здесь оказалась вода, не больше двадцати трех градусов. Но через несколько минут ему Стало хорошо, и он, перебирая руками за леер, подплывал обратно к трапу, забирался на борт, вновь нырял, справа — Египет и Израиль, слева — Иордания и Саудовская Аравия, а он здесь, в Красном море и он абсолютно свободен, так свободен, как еще никогда!
Когда же он, наплававшись, растянулся рядом с Марго, которая сушила волосы под ослепительным эйлатским солнцем, то она спросила его:
— Слушай, а ты не знаешь, откуда это?
И пропела:
— Счастье — это теплый пистолет, мама!
— А что? — спросил Банан.
— Приснилось! — ответила Марго, но тут им предложили обед, а потом яхта развернулась и медленно пошла обратно в сторону порта, так что Банан не ответил на ее вопрос, как не стал отвечать на него позже, когда они вернулись поужинать и переодеться в гостиницу.
Начинались быстрые ближневосточные сумерки, и им пора было вновь ехать в порт.
Только к другому причалу.
Где ярко сверкало иллюминаторами и бортовыми огнями плавучее казино «Летучий голландец».
Дикий Вилли
Его звали Вилли, а Диким прозвали в четырнадцать, когда он чуть не отправил на тот свет отчима, ударив его обрезком водопроводной трубы по голове.
«Wild» Willy.
Хотя матушка до сих пор нежно щебетала в трубку «сыночек», когда он догадывался включить мобилу.
— Вилли, — говорила она ему, — мой маленький Вилли!
Он откидывал от себя очередную девку и рычал в телефон:
— Как здорово, что ты позвонила, мом!
С отчимом же вышло так: Вилли доедал уже третью упаковку перечных чипсов, когда этот придурок решил, что ему хватит.
Потому что от этого, видите ли, могут быть прыщи.
Тогда Вилли встал, вышел на улицу, зашел в гараж достал из дальнего угла валявшуюся там на всякий случай трубу и вернулся обратно в дом.
И двинул отчима по башке.
Хотя дело было не в чипсах, просто тот был козлом.
Но из подобных козлов, в основном, и состоял мир.
Когда Вилли был еще совсем маленьким, то эти козлы убили его отца.
Папаша был дипломатом из Нигерии, хотя Вилли родился в Индии — именно там папаша и подцепил мать.
В Дели, где трудился то ли вторым, то ли третьим советником посольства.
Судя по фоткам, папаша был жутко черен, но Вилли больше пошел в мамашу — индианки черными не бывают.
Так что он получился отчетливо коричневым.
Здоровенный коричневый детина с мощными бицепсами и толстой бычьей шеей.
Папаша тоже был здоровым, видимо, убивали его долго.
Вызвали из Москвы в Лагос и стали убивать.
В Москве он был уже первым советником, но мом, зная, что к чему, губенки не раскатала и вместо Лагоса двинула с Вилли к родичам в Лондон.
Вилли тогда было четыре года.
Из Лондона они перебрались в Брайтон, и там мом снова вышла замуж.
А когда Вилли исполнилось четырнадцать, он огрел отчима обрезком водопроводной трубы по голове
