Надя оплела его ногами. Банану было уютно в ее лоне, том самом, которого он ждал всю жизнь.
Он смотрел на ее лицо с закрытыми глазами и думал, сколько раз еще сможет так же нежно и на всю глубину входить в нее, — наверное, столько же, сколько они пробудут здесь, в этом Богом заброшенном раю, с двумя спутниками, пробирающимися сейчас по джунглям к самой вершине острова, только сейчас ему не до спутников. Надя еще сильнее обхватила его ногами и задрожала, Банан не смог сдержаться и начал изливаться в нее, а она принимала его семя с какой-то странной, благодарной улыбкой на успевших припухнуть от поцелуев губах.
Банан замер. Она попыталась столкнуть его с себя, а потом сказала:
— Слезь, мне тяжело!
И засмеялась.
Банан встал.
— Чикса! — сказал он. — Ты — моя чикса!
— Если пробудем здесь долго, то я тебе рожу! — засмеялась Надя.
— Мы не протянем долго, — сказал Банан, — если нас никто не спасет…
— Здесь нас никто не спасет, ты не представляешь, где мы…
— Где? — спросил Банан.
— Судя по всему, где-то у побережья Бирмы, — ответила Надя, — а если это так, то мы можем быть лишь на одном из островов архипелага Мергуи…
— Ну и что? — недоуменно проговорил Банан.
— В этом архипелаге около восьмисот островов, — сказала Надя, — и лишь маленькая часть из них обитаема, а туристические катера не заходят дальше границы с Таиландом…
— Значит, будем ждать! — сказал Банан.
— Не хочу, — ответила Надя, — не хочу больше ждать!
И она опять потянулась к Банану.
Тот не противился, лег рядом и позволил ей ласкать себя, чем, как не любовью, заниматься в этом странном и таком одиноком раю?
Он принимал ее ласки и смотрел в безмятежно синее небо, и ему казалось, что белесые облака, изредка проплывающие в вышине, складываются в бессмысленный набор слов, которые и так постоянно мельтешат у него в голове, а смысл так и неясен, хотя смысл всегда бывает неясен, наверное, для этого Бог и создал мир — чтобы попытаться понять, зачем он это сделал и почему…
— Я — красивая? — спросила Надя, приподняв голову.
— Очень! — сказал Банан, подумав, что он давно уже никому не говорил правды, а значит, пора. Только странно, что происходит это именно здесь и сейчас, в последние то ли минуты, то ли часы, то ли дни его жизни…
— Если мы спасемся… — сказала Надя и замолчала.
— Спасемся! — произнес Банан и добавил: — Иначе и быть не может!
— А где мы тогда будем жить? — тихо спросила Надя.
— Где захочешь! — ответил Банан.
— Ты не хочешь обратно?
Банан попытался понять, о чем она говорит, и не смог.
Слово «обратно» ничего не значило, он опять не мог вспомнить, в голове снова появилась неприятная тяжесть.
— Нет, — на всякий случай ответил он, — обратно я не хочу.
Надя провела рукой по его животу, потрепала волосы на лобке и сказала:
— Кажется, я люблю тебя!
Банан ничего не ответил, он смотрел в небо, пытаясь прочитать странную надпись, будто сотканную из появившихся облачков.
В зарослях раздался шум — кто-то ломился сквозь них, пытаясь выбраться напрямую к берегу.
Надя села и потянулась за майкой.
Потом быстро надела шорты.
— Тут никого нет! — сказал Банан.
Из зарослей выскочил Марко. У него были совершенно безумные глаза.
— Там! — закричал он, — там!
— Нет, — сказала Надя, — я тебя прошу!
Банан быстро зашагал к зарослям.
«Это не рай, — думал он, — это что-то совсем другое…»
В зарослях было темно и сыро после недавно прошедшего ливня.
Марко подошел к морю и начал смотреть вдаль, будто пытаясь вымыть соленой и горькой водой из памяти въевшуюся в нее картину: мертвое тело, свисающее головой вниз с верхушки большого старого дерева, растущего в центре небольшой поляны, что находится в самой глубине этого необитаемого и такого тихого острова.
Возвращение Палтуса
Тень под брюхом Белого Тапира светлела, хотя ночь еще не поползла к рассвету.
Даниэль поморщился.
Он не любил, когда дела шли не по плану.
Вот дождь — это по плану. Он просил бога, и тот ему ответил.
А значит, Вилли не долетит до острова. Даниэль не знает, что с ним будет, но Вилли не долетит до острова и не найдет Белого Тапира.
Ливень начал стихать, громовые раскаты ушли в сторону, да и молнии сверкали уже вдали от острова, а вскоре лишь редкие капли продолжали падать на землю сквозь ветви большого старого дерева, под которым стоял Белый Тапир.
Тут Даниэль и заметил свет.
Вначале ему показалось, что это действительно светлеет тень, но какая может быть тень, когда вокруг кромешная тропическая ночь, а костер давно погас, прибитый струями безжалостного дождя?
Но свет усиливался, Даниэлю стало страшно.
Может, бог обиделся и решил очнуться от многовековой спячки, не дожидаясь, пока он откроет цилиндр?
Надо спешить, крышка поддается туго, Даниэль с усилием пытается повернуть ее, но ничего не получается.
Его бьет дрожь, руки трясутся, цилиндр падает на землю.
И в этот момент из брюха Тапира появляются языки пламени.
Холодные, зеленоватого цвета.
Как из ракетного сопла при старте.
Даниэль не раз видел по ТВ запуск ракет.
Французских, американских, русских, даже японских.
И всегда удивлялся тому, отчего у пламени зеленоватый оттенок, хотя скорее всего это просто какие-то глюки при цветопередаче.
Пламя не должно быть зеленым — желтым, чуть красноватым, с белыми проблесками, но только не зеленоватым. Такое возможно лишь при тайных обрядах, а какое колдовство при запуске ракеты?
Но в экране телевизора у пламени всегда зеленый оттенок.
Даниэлю показалось, что он сейчас у себя дома, в Барселоне. Сидит в кресле и смотрит на экран.
Пламя изливалось беззвучно. Даниэль лишь слышал, как шуршат по листьям последние капли дождя.
Зачем-то он вспомнил Убон и подумал, что когда будет в Паттайе, то надо провести с ней побольше
