попыталась зажечь свечу, но ветер от проезжавшей машины задул ее, и пепел полетел в грустный лик на иконе.
– Ну, прости меня, прости! – закричала Иза. В ответ ей включились цикады – завели душный, оглушительный хор.
Сегодня родились писатель Дюма и художник Муха, а умерли Саша Гитри и Мэтью Уэбб.
Иза переходила дорогу – шла то по левой стороне, то по правой. Курила. Проверяла телефоны.
Он почему-то молчал.
Слева, под скалой, был выстроен просторный курятник – за решеткой ходили пышные, красивые, будто специально причесанные курицы. Справа жаловалось море.
Башню Иза увидела задолго до знака «Уранополь» – она выдавалась в море вместе с берегом. Решила идти к башне – по единственной главной улице. В городе пахло ладаном и медом. По улицам ходили полуголые туристки и монахи при полном облачении. Ходили они, к счастью, не вместе и не косились друг на друга подозрительно. Казалось, что два этих сословия передвигаются в разных пространственных потоках.
Иза села за столиком в ближайшем кафе, с силой впечатала пальцы в телефон. Ничего. Ни одного письма. Ни завалящей смс.
Вежливый мальчик-официант протянул меню. Иза наугад ткнула в какой-то салат. И фраппе, конечно. Они все здесь пьют фраппе. Два священника за соседним столом размешивали соломинками в стаканах ледяной кофе. Один улыбался при этом, глядя в айфон. Афон.
«Афон совсем рядом, – вспомнила Иза. – Место, где нет женщин. Какая разница, что теперь делать. Можно плавать в море, пока не утонешь. Можно подглядывать за монастырями с палубы прогулочного корабля».
Она купила билет в двухчасовой круиз и, пока посадки не было, поднялась на башню. На стенах висели старинные карты, а под крышей вились ласточки – хвосты у них были как раскрытые маникюрные ножницы.
Какая теперь разница?
На пристани продавали с мопеда фрукты – черные, деревянные на вид сливы и размякшие, как залюбленная женщина, абрикосы. Иза купила в киоске пачку сигарет. Поднялась на борт одной из первых.
День, когда родился Фейербах, а умерли Робеспьер, Бах и Вивальди, Томочка собиралась посвятить домашнему хозяйству, и ничему, кроме этого. Она будет складывать не оправдавшие себя наряды в пакеты для бедных и безжалостно рвать старые черновики, в том числе – несостоявшейся диссертации. С утра она честно собиралась поехать в храм на службу, но так и не смогла оторвать голову от подушки. Ничего, завтра тоже день. Томочка всё успеет, на то она и Томочка.
В выходные звонить домой любимому было нельзя. То есть ему вообще нельзя было звонить домой, но в выходные – особенно. Томочка с силой дернула висевшее на плечиках платье за подол. Черно-белое шелковое платье. Он гладил ей ноги сквозь этот шелк.
«Тебе нравится мое платье?» – спросила тогда Томочка, а он хриплым голосом сказал: «Нет, в нем ничего не видно».
Томочка расстелила платье на полу, как ковер. Легла на него и заплакала.
И тут ей позвонили. Совсем не тот человек, которого она ждала.
В день, когда родились Генри Форд и Генри Мур, а умерли Мария-Терезия Австрийская и Отто фон Бисмарк, Сеня Андер встал ни свет ни заря. Его разбудил Бакст – жалобная морда торчала у изголовья, как живой плакат «Погуляйте с собакой!».
– Ну и морда ты, Бакст, – с любовью сказал Сеня и резво вскочил с постели.
В последнее время ему так нравилось жить, что он даже захотел бросить курить.
Сене Андеру было жаль ложиться спать – чтобы не тратить зря прекрасное время жизни.
– Мне кажется, – рассказывал он Изе по дороге в аэропорт, недели две назад, – что я долго шел по пыльной трассе, а потом свернул с нее в сторону по какой-то неведомой тропинке. И там, в конце тропинки, точно будет что-то прекрасное! А на эту трассу я возвращаться не хочу. Там пыль… и Юля.
Сонные собачники собирались на пустыре за Сениным домом. Бакст с трудом вытерпел, пока хозяин отцепит поводок, – побежал к своей подружке, боксерше Лизе. Лиза третий день ходила с пищащей игрушкой в зубах – черным резиновым пауком. Выглядело это так, словно она кого-то слопала, но еще не до конца проглотила.
– Сеня! – услышал вдруг Андер и обернулся. И увидел человека, которого не должен был здесь увидеть, – а рядом еще одного, незнакомого.
Иза не видела монастырей Афона, она стояла на корме и смотрела на чаек. Белые, толстые и смелые, как влюбленные женщины, птицы преследовали теплоход и подлетали так близко, что страшно становилось. Рядом на лавке полулежала девушка – закинула руки за голову, явив миру подмышки с отросшими пеньками волос. Как будто бедняжку равномерно присыпали там черным перцем.
Телефоны молчали. Рано или поздно, они всегда замолкают – пусть и по разным причинам.
Круиз окончился где начался – у башни, туристы спускались по сходням и голодными тучами оседали в прибрежных ресторанах небесного города.
Иза пошла вверх по узкой улице, ее слегка шатало – то ли от качки, то ли от голода. Скорее всего, от страха.
Она не знала, как жить без его писем, без его любви, без него самого. Делать вид, что счастлива? Усыновить мальчика из детдома? Насмерть уморить себя работой?
Может быть, с ним что-то случилось?
Он никогда не пропадал так надолго.
– Поверить не могу! – сказал Сеня Андер. – Всё это время Иза сама писала себе письма? И отправляла сообщения? Но зачем?
Незнакомец – красивый, как отметила Томочка, мужчина с только что, буквально на днях, начавшими седеть висками – вздохнул и потер те самые виски, будто пытался стереть седину:
– Я думаю, это моя вина. И ее беда. Она, вы только не подумайте, что я хвастаюсь, сошла с ума от любви ко мне.
Усмехнулся он при этом всё-таки самодовольно – это увидели и Андер, и Томочка.
– Мы встречались, но недолго и нечасто. Всё, что я мог ей предложить, Изу не устраивало – ей было слишком мало. Она думала, я жалею для нее времени и сил, но связывать с ней жизнь… я не смог бы. Она как водоворот. Забирала всё, что видит.
– А вы правда похожи на молодого Питера Гэбриэла, – некстати сказала Томочка. – Но вначале-то вы ей писали? И звали ласточкой? И подарили часы?
Мужчина грустно посмотрел на Томочку:
– Конечно, писал. А потом она уже писала себе сама и отправляла копии этих писем мне. И я не могу больше это терпеть, тем более что у меня появились серьезные отношения. Приходится всё объяснять.
– Можно было просто сменить телефон и адрес, – сказал Сеня Андер.
– Если честно, я тоже был в какой-то степени зависим от этих писем и от ее любви, от самой Элоизы. Я и боялся этих писем, и хотел их. А потом один мой друг-психиатр объяснил, что девушка просто сошла с ума. Она правда верит в то, что это я ей пишу, – но если будет просветление и она поймет, что на самом деле это не так… Я бы хотел, чтобы рядом с ней в такой момент были друзья. Поэтому и нашел вас.
– Иза сейчас в Греции. Путешествует, – сообщила Томочка. – А вы знаете что, вы напишите ей от себя, сами!
– Не буду, – сказал мужчина. – Слишком опасно. И потом, она молчит уже двенадцать часов. Такого прежде не было – просто замолчала, и всё.
Сеня Андер с Бакстом проводили домой Томочку. Сеня шел и думал о том, что Томочка – красивая. И что это черно-белое платье ей так идет. Томочка думала только про Изу – позвонила, но ответил ей осторожный мужской голос:
– Элла?
Люди рождаются и умирают каждый день. Известные и неизвестные, прославленные и никому не нужные, любимые и брошенные – для каждого припасена своя дата, время и год. Элоиза родилась в один
