Внутри раздался крик, но не боли, а скорее… ярости. Что-то похожее на «сукиблязарэжу»! Грохнул выстрел, крик смолк, и красноармейцы принялись выволакивать во двор каких-то людей.
Тут я обратил внимание, что смотрю за развернувшимся действием не один — мои юные падаваны, вместо того чтобы следить за дорогой, открыв рты, наслаждались бесплатным шоу. Прикрикнув на ребят, заставляю их переключиться на выполнение приказа вышестоящего командования. Правда, сам продолжаю с интересом смотреть на работу разведчиков.
Бойцы быстро обыскивают пленников, связывают им за спиной руки и ставят в ряд на колени. Затем Валуев начинает экстренное потрошение, сопровождая вопросы несильными ударами кулака. Почему мне кажется, что несильными? Да потому, что бей он всерьез — допрос бы сразу закончился, ввиду скоропостижной смерти допрашиваемых.
Эх, послушать бы — о чем сержант спрашивает, а главное — что ему отвечают! Но нам приказали четко и недвусмысленно — следить за дорогой. И прямое нарушение этого приказа могло привести к самым непредсказуемым последствиям. Вот как бы я сам поступил с тем, кто, игнорируя мои команды, покинет ответственный пост? Минимум — начистил бы рыло. Максимум — расстрелял перед строем. Другим умникам в назидание. Понятно, что здесь за подобное нарушение меня не расстреляют. Да и рожу бить — тоже вряд ли будут. Потому как молодой еще и не их подчиненный. Но как после такого поступка добиваться дисциплины от своих ребят? С которыми мне еще раненых за линию фронта вывозить — а успех этого предприятия целиком зависит от доверия исполнителей командованию, то есть мне, и, соответственно, безоговорочного подчинения исполнителей приказам командира. Так что… я лучше посижу, где сказали. А всю необходимую информацию до меня доведут. Если сочтут нужным.
Минут через десять экспресс-допрос закончился. К тому времени к основной группе присоединились те трое, что взяли первого «языка». Затем Валуев дал бойцам какие-то распоряжения, и все сразу засуетились. Кто-то уводил пленников в сарай, кто-то подыскивал место для поста наблюдения, а два красноармейца быстрым шагом пошли в нашем направлении.
— Хуршед! — окликнул один из них нашего «няньку». — Сержант велел нам организовать «секрет» на подъездной дороге. А вам наказал передать, чтобы шли к машинам и везли всех сюда. Теперь на хуторе безопасно.
— А кто эти люди? — не выдержал я.
— Уголовники, — ответил боец. — В прошлую пятницу кассу в райцентре ограбили. И здесь отсиживались. Даже про то, что война началась, — не знали. Ну, мы пошли…
Хм… Прошлая пятница — двадцатое июня. Надо же — с начала войны меньше недели прошло. Я здесь всего третий день, а кажется — вечность. Ладно, раз Валуев сказал, что это место безопасное — идем за ранеными.
Пасько снова повел нас какими-то окольными тропами — к хутору мы выехали со стороны, противоположной подъездной дороге. На всякий случай из-под деревьев выезжать не стали — до построек недалеко, всего сто пятьдесят метров. Ребятишек перетаскаем быстро. Зато на лугу не останется хорошо видимых с воздуха следов гусениц.
Разместились с большим удобством — в первый раз после уничтожения поезда нам предстояло спать под крышей. Самых тяжелых уложили в избе, остальных — в сарае, предварительно накидав на пол сена. Здоровым тоже хватило места — хутор легко вместил всех. Даже для содержания пленников нашлось отдельное строение. Подозреваю, что бывший свинарник — уж больно запах там стоял специфический. Представляю, как здесь пахло два года назад, если «аромат» до сих пор не выветрился.
Кроме сена и крыши над головой ничего ценного на хуторе не нашлось — все выгребли неизвестные доброжелатели. Даже ухват, кочергу и заслонку печки. Не считая горшков. А вот большой стол в горнице утащить не смогли — он не пролез в дверь. И тогда, прямо на месте, его порубили топорами. Видимо, сильно насолили соседям хозяева, если после их отъезда местный народец с маниакальным упорством зачистил все следы пребывания хуторян. Вплоть до резных наличников на окнах. Удивляюсь, что хутор просто не сожгли. Наверное, советская власть не позволила.
Пока я носился, устраивая раненых и размещая здоровых, старшина, с удобством устроившись на натасканной красноармейцами на задний двор куче сена, приступил к полноценному дознанию. Сначала к нему «в кабинет» по одному приводили захваченных уголовников. И он неторопливо и обстоятельно допросил всех троих (одного, самого борзого, с ножом в руке бросившегося на разведчиков, пристрелили при захвате). Затем к нему попросили пройти Мишу Барского. Я увидел это случайно, занимаясь вместе с Зеленецким проверкой работоспособности колодца. Для чего опускал вниз привязанную за веревочку флягу (ведер на хуторе не нашлось — их тоже унесли какие-то добрые люди). Вода в колодце была, и, на первый взгляд, вполне годная к употреблению. Однако вызов напарника к Петрову заставил меня насторожиться. Оставив дальнейшие изыскания на Максима, я, сделав вокруг дома крюк, вышел к заднему двору со стороны ограды. С этой точки я мог слышать разговор, но не видел собеседников. Стоящий неподалеку часовой, занятый наблюдением за окрестностями, мое перемещение не заметил. А может, просто не обратил особого внимания.
— Ты его давно знаешь? В школе вместе учились? — услышал я голос старшины.
— Нет, мы вместе не учились, — ответил невидимый Барский. — Я из Ленинграда, а он москвич. Мы познакомились в полку две недели назад. Его отец командир полка, а мой — начштаба.
Ага! Так, значит, старшина решил выяснить подробности моей довоенной жизни! Хотел бы я сам знать о них! Никаких деталей мне дед не рассказывал.
— И он всегда был таким… боевым? — с некоторой запинкой спросил старшина.
— Ну как… боевым… — замялся Миша. — Стрелял хорошо. Мы целыми днями на стрельбище пропадали. Но вот чтобы ножом… этого я не видел.
— Ножом? Что он делал ножом? — заинтересовался Петров.
— Позавчера мы двух немцев живьем взяли. Так он их допросил, а потом зарезал. И сказал, что так будет с каждым.
— Надо же! — вырвалось у старшины. — Прямо так и зарезал? Каким способом, не помнишь?
— Первого в живот пырнул. И оставил умирать. Ну, тот, в общем, заслужил — они над железнодорожницей поиздевались, вот Игорь и разозлился. А второго он долго допрашивал, и тот ему все выложил, так Глейман его в грудь ударил. Наверное, прямо в сердце — тот сразу умер.
— Так-так… Прямо в сердце, говоришь? Убил с одного удара? Значит — навык есть. Это не так просто, как кажется, — ножиком живых людей резать. Откуда это умение взялось? Он что-то про потерю памяти говорил… Ну-ка, расскажи подробней!
— А что рассказывать? — спросил Миша и надолго замолчал, вспоминая. — После авианалета это случилось…
— Он испугался до потери памяти? — усмехнулся Петров.
— Нет, что вы… Мне показалось, что он вообще чересчур спокоен был. Я думаю, это из-за ранения. Ему по голове осколком чиркнуло. Помню: он возле поезда сидел. Я подошел, хотел ему перевязку сделать. А он оттолкнул. Меня вспомнить не мог. И никого из знакомых ребят не узнавал. Имя свое… вроде помнил… Отозвался, когда я его окликнул. А на все остальное смотрел, будто впервые увидел. Фляжку, помню, долго в руках вертел… Хотя это самая простая армейская фляжка — мы с такой на стрельбище ходили. А вот винтовку он… привычно взял. И вот еще что: когда мы первый раз немцев встретили, он стрелял, не раздумывая! Ну вот, допустим, я в тот момент… ну… знаю, что враги… и все равно… не знаю… сумел бы выстрелить… Как объяснить? Они хоть и враги, но все же люди! А Игорь не рассусоливал: увидел — убил! Как будто делал это каждый день.
— Словно это его… работа? А он до этого в боевых действиях участвовал?
— Нет, конечно! Ему шестнадцать лет всего!
— А вот скажи: откуда он немецкий знает?
— Так что в этом особенного? — удивился Миша. — Я тоже в школе немецкий учил.
— Да? — хмыкнул старшина. — Ничего особенного, говоришь? А вот ты можешь по-немецки ругаться? Учили вас этому в школе?
— Ругаться? Нет, не учили, — с заминкой ответил Миша.
— А вот Игорь умеет ругаться! — сообщил Барскому старшина. — Я, правда, не все понял, но пару слов уловил…
