вышеперечисленного в нашем экземпляре не наблюдается. Сахар точно не надо?
– Сыпь что хочешь. Но это же оспоримо! Сопереживания у него – полно. Эба первая, Эба вторая… он же собой прикрывал.
– Это не сопереживание, – мотнула Анечка высоко подвязанным хвостиком светлых волос. – Он их автоматически, – она постучала согнутым пальцем по голове, – автоматически присоединял к своему пониманию команды. А командность – один из основных их инстинктов.
– Хорошо, пойдем дальше. Радость жизни. Раннинг довольно часто принимается за описания – чуть ли не в лирику уходит. Разве это не относится к радости?
– Это относится к наличию у него глаз, – ответила Анечка, облизывая палец с вареньем, взятым на пробу. – Персики с жимолостью… м-м-м…
– Любовь, – мрачно сказал Андрей. – У меня одного ощущение, что он был патологически привязан к Квоттербеку?
Анечка поставила варенье на стол, поправила салфетки.
– Ты сейчас хочешь доказать, что наши предшественники ваяли Игроков-гомосексуалов?
– Нет, – яростно ответил Андрей. – Хотел бы доказать, не говорил бы о патологиях…
– Тогда о чем ты? – ласково спросила Анечка.
– Об эмоциях… Как он их называет? Маленькое тепло.
– Не забывай – группа всегда иерархична. Он испытывал уважение к старшему по иерархии Игроку, пытался с ним конкурировать. Адреналин, естественно…
– Мне показалось сегодня, что тебе его жалко, – сказал Андрей.
– Да, жалко. И это говорит только об одном – человек здесь я. А он – наш материал, Андрей, что бы ты там ни придумывал…
Утром Андрей через силу заставил себя пойти на работу. Хотелось бросить все и больше никогда к этому не возвращаться, но ответственность пересилила. Он разгрыз несколько таблеток энергетиков, запил апельсиновым соком и явился-таки в лабораторию, хоть и с небольшим опозданием.
Раннинга разбудили за полчаса до его прихода. Он встретил Андрея коротким взглядом и отвернулся.
– Готов? – спросил у Раннинга тощий безымянный лингвист, настроивший свою аппаратуру. – Начинаем с фразы: «Лайнмен отобрал у “Королей” оружие»…
– …и раздал его бедным, – продолжил Раннинг.
Кое-кто улыбнулся, прикрываясь воротом белого халата.
Андрей занял свое место у пульта снабжения и посмотрел на показатели. Болевые очаги из алых превратились в некрозные, черно-фиолетовые.
Господи, подумал Андрей, он же… Ему же уже ничего не помогает, это необратимый распад, ему больно, запредельно больно.
– Ты в своем репертуаре, – сказал Лайн, – Тайтэнд бы сбесился со злости.
Я пристроил Зеру-Эбу на плече – головой вниз. По-другому не получалось, она была и выше меня, и тяжелее. Снова откуда-то капала кровь, и я искренне надеялся, что на этот раз все обойдется без «барсуков».
– А я тебе сигналил-сигналил… все ракетницы извел.
Стало стыдно. Не уловил, не отметил, обошел вниманием.
– У башен меня засек?
– Ага. Думал, подожду – сам влезешь. А ты куда-то в обратную сторону побежал.
Блин, знал бы он, зачем я туда шел…
– А за тобой еще какая-то мелочь поскакала, но отвалилась быстро, задохнулась.
На этом слове Лайн споткнулся и задышал преувеличенно ровно. Выглядел он плохо – серые глаза окружило синеватым кольцом, губы сухие.
– Я мелочь за шкирку встряхнул, но разбираться времени не было. Такой… в шапке с ушами.
– Журов, – определил я, поправляя сползавшую с плеча Зеру-Эбу. – Инструктор.
– Инструктор? – удивился Лайнмен.
И тут бы мне прислушаться и подумать башкой, но нет – мелочи никогда до меня сразу не доходили, не умел я сопоставлять почти неуловимые факты, да еще и Зера завозилась…
– Иди-иди… – сказал Лайн, а сам остановился и наклонился, раздираемый кашлем.
Я обернулся через несколько шагов. Он сплевывал тягучую кровяную нитку.
Одной рукой он опирался на корпус «Иглы», другой держался за грудь – ровно по центру. И так держался, словно боялся, что вот-вот треснет там что-то и выпадет в грязь. У меня самого в груди заболело.
Мы пошли по утренней Кремани – вдвоем, не прячась по углам и не кидаясь в подворотни. Объединившись, стали плотным ядром команды и ничего особенно не боялись. Да и шарахались от нас – от меня, грязного, с ало-синей замшей ожога на по колено обнаженной ноге, и Лайна, огромного, как обломок скалы, с тяжелым оружием наперевес.
Зера давно пришла в себя и шепотом ругалась, болтаясь наподобие воротника.
По пути попался магазинчик – странный, с прейскурантом, как из Монастырщины, – числились в продаже свежие мечты пять килограмм за литр крови и забытье по цене трех никчемных жизней. Из реального товара обнаружились дымные курительные палочки и сухари, густо присыпанные пылью.
Есть хотелось зверски. Мой возраст то и дело напоминал о себе – я все еще рос и формировался и жрать мог больше остальных раза в три. Зера-Эба тоже завозилась. Я поставил ее на ноги, но оказалось, что стоять она может только на одной – вторая треснула вдоль, и непонятно было, что там с костью.
– Сухари? – переспросил желтенький старикашка за прилавком. – Только охотникам. Талончик пожалуйте.
– У меня нет его, – медленно сказал Лайн. – Выкинул.
У Эбы тоже не было.
– Три раза охотник. Давай три мешка.
Старичок, дробно хихикая, принялся за упаковку, а Лайн посмотрел на талоны и сказал:
– Раннинг.
– Ребята, – вяло сказала Эба, – не надо из-за этого… ссориться. Цена запредельная. Мало кто откажется, но это не значит…
Лайнмен ее не слушал. Он положил тяжелую руку на мое плечо и развернул к себе.
– Ты в порядке?
– Квоттербека бы еще, – ответил я. – Солнце за плечи. И тогда – да, в порядке…
Пыльную корку с сухарей я счистил ножом, и их стало вполовину меньше. В башне, облюбованной Лайном, под самой крышей, было тепло и сумрачно, а из щели видно было целый город и тот переулок, где меня остановил «Король», – как на ладони.
Комбинезон Эбы пришлось разрезать и наделать из него длинных, грязных, но вполне пригодных бинтов. Я перемотал ими ее белую шелковистую ногу в рыжих подтеках. Лайн посмотрел и молча поделился таблеткой из завалявшейся у него пачки антибиотиков.
– А что за запредельная цена? – спросил я у Эбы.
Она вздохнула, прикрыла глаза и начала рассказывать. По легенде, Кремань – остров богов, сотни лет стоявший на берегу бирюзового моря. Здесь жили те, кто заведовал снами и мечтами человеческими. Люди, преодолевая волны и непогоду, прибывали на берег и приносили богам кровавые жертвы, надеясь на благосклонность.
Те, чьи жертвы богам понравились, получали исполнение заветной мечты. В город же не осмеливался ступать ни один смертный – говорили, что вошедший падал замертво и отправлялся на кухни, где его разделывали и варили в золотых кастрюльках и пряных специях…
Эба прервалась и остервенело вцепилась зубами в сухарь. Появилось впечатление, что свари ей кого- нибудь в золотой кастрюльке – слопает не задумываясь. Смешная она была.
Время шло, люди становились взрослее и нашли рядом с островом, прямо под водой, целые залежи полезного и жизненно важного ресурса – черной липкой жижи.
