В свете луны все и произошло.
Сначала дверца распахнулась — и из кареты с громким воплем вылетел кот.
(Ах, ах! — распереживалась Марион).
Потом и сам граф — выставил ногу, стряхнул с себя кошачью шерсть и сказал (незлобиво так совсем, у Марион душа порадовалась):
— Иди-ка вон отсюда, пока я шею тебе не свернул.
Тут бы коту и удрать, родимому. А он (у Марион глаза на лоб полезли) как заорет человеческим голосом:
— А как же, ваше сиятельство, обещание! Ведь обещали меня через три года расколдовать! Уж больше прошло, чем три года! Три года — и неделя, смею напомнить вашему сиятельству! Если и воскресенье прошедшее взять… а к нему и субботу добавить, что пред воскресеньем значится…
— Вон, вон пшел! — пнул граф ногой кота. — Портишь мне мое сиятельное настроение. Или забыл, как бросился мне под ноги на лестнице? Я-то вовек не забуду Из-за тебя девчонка сбежала, будь она неладна.
— Ах, ваше сиятельство, полноте. — Приблизившись, кот несмело потерся о графский чулок. — Ну ее, девчонку, Бог с ней. Не страшна она вам больше, вы ж ее «похоронили». А, ваше сиятельство? Ловкую штуку такую придумали — с куклой…
— Все это так, — кивнул граф. — Однако с недавнего времени я понял, что нужно чисто заметать следы. Не убил я ее десять лет назад — теперь чуть не лишился графства. Кто знает, что она в этот раз отчудачит? Возьмет, мерзавка, да и найдет своего отца, графа Эдельмута?
— Возь… возь… возь… кого?! — обомлел кот. — Разь… разь… разь… разве он… батюшка ее сиятельства, не помер еще?!
Тут не только шерсть на спине у Фауля, но и волосы на голове у Марион поднялись дыбом: так жутко засмеялся граф.
— Сказать тебе, где он? — спросил он, нагнувшись. — Сказать тебе, что с ним? — И махнул перчаткой: — Поди сюда.
Что сказал граф Фаулю, Марион не расслышала. Ну нельзя было расслышать — и все. Потому что вот так вот взял он кота за шкирку, да вот так вот зашептал в самое кошачье ухо — тихо-тихо! Ни слова не услыхала Марион.
Зато кот услыхал хорошо. Да как вытаращит глаза, да как заверещит:
— Быть такого не может! Господи помилуй!
А граф улыбается да кивает: может, мол, может.
Вот и думай после этого: что сталось с графом Эдельмутом, достойным вельможей? Что сотворил с ним злодей?
Квакают лягушки, ветер колышет тростник у берега.
— Ой, что же это я наделал! — всплеснул вдруг руками Шлавино. — Зачем же я тайну страшную тебе открыл? Ай-ай-ай-ай… — И улыбнулся, развел руками: — Извини, теперь не то что превратить в человека — придется мне тебя вообще утопить.
И полез под сиденье — ни дать ни взять за веревкой.
Как бешеный забился кот:
— Ваше сиятельство! А, ваше сиятельство! Совсем забыли одну вещь, ваше сиятельство!
— Какую, друг мой?
— Ах, важную! Ведь я, кот, не умею разговаривать по-человечески ни с кем, кроме как с вашим сиятельством! Спросят меня, а я — «мяу». Спросят еще, а я — снова «мяу»! При всем желании не смог бы тайну выдать, а? Ей-богу, ваше сиятельство!
— Поди ж-ка, а ведь ты прав. — Граф даже опустил руку с веревкой. — Однако — вот ведь! — только что вспомнил: мне для одного эксперимента нужен дохлый кот. Так что извини, приятель…
Дальше было страшное. Петля легла коту на шею, кот орал в отчаянии:
— Нет! Нет! Не хочу умирать!
Плескалась вода в речке, поджидая жертву. А кучер уже нес подходящий камень — чтобы надежно на самое дно утянул.
Петля затягивалась, кот дергался, а граф убеждал:
— Радуйся, дурачок: там, после жизни — райские кущи.
— Не хочу в кущи! Хр-р-р-р… — хрипел кот, упираясь всеми четырьмя лапами. — Хочу домой!..
— Пойми, глупыш: там, после жизни, ты снова станешь человеком.
— Не хочу… хр-р-р-р!.. Лучше уж котом!..
Перестав скользить, петля замерла.
— Верно ли я тебя понял, — смерил граф беднягу недоверчивым взглядом, — верно ли я тебя понял, что ты не хочешь в рай?
— Верно! Верно! Верно!
— Что ж, ладно, — невероятно легко сменил позицию его сиятельство. — В таком случае ты должен сослужить мне службу. Сейчас же, немедленно, отведи меня к крошке Эвелине. Она, верно, спит сейчас? Обещаю: я быстро расправлюсь с ней. Да так чисто, что мокрого места не останется. А затем… радуйся: дам тебе конфету. Погляди-ка.
Его сиятельство сунул руку под плащ и вытащил оттуда… Ах! — узнала Марион коробочку. Достав же из коробочки конфету, повертел ее перед носом у кота.
— А? Какая красивая. А вкусная! Ты ведь знаешь, у меня разные конфеты есть: съешь одну — превратишься в таракана, съешь другую — в пеликана… Но одна из них превращает в человека. Ее ты и получишь. Согласен?
От такого стремительного поворота событий кот ошалел.
— М-м-м… может быть… сразу конфету? — предложил он, сделав поворот еще стремительней.
Это-то все и испортило.
— Что ж, — нахмурился граф, — я вижу, ты строптив и неблагодарен. Хорошо же…
И не успел Фауль уточнить, что значит «хорошо», как веревка на его шее затянулась, а к другому ее концу его сиятельство принялись привязывать камень, чтобы…
Вытаращив глаза, полузадушенный кот, как был с веревкой на шее, сиганул из графских объятий в черноту ночи.
Дальше была путаница. Вернее, запутан был рассказ Марион. По ее словам выходило, что граф, чертыхнувшись, призвал на помощь кучера — и оба, спотыкаясь о кочки и продираясь сквозь заросли камыша, бегали по берегу вдогонку за котом.
Бегали долго, пока не поняли, что несостоявшийся утопленник давно удрал.
Сели, тяжело дыша, на бережок, пригорюнились. Плескалась водичка, смеялись лягушки. Тут-то… тут-то и услыхали треск сучьев со стороны кустарника.
Ага!
Граф дернулся в сторону и ловко ухватил за шкирку… Нет, не за шкирку, а за полу плаща. И вовсе не Фауля, а Марион.
Какое-то время граф размышлял, верить или не верить своим глазам. Это позволило Марион вынырнуть из плаща, который ей все равно был велик, и кинуться в кусты.
Тут рассказ Марион путался еще больше. Она бежала… сердце стучало… потом сердце ушло в пятки и стучало уже оттуда… графы и кучера мчались по пятам… а луна вспыхнула ярко-ярко и освещала им дорогу…
Дальше Марион лезла на козлы.
Зачем лезла? Это была и для нее загадка. Вдруг решила, что надо лезть на козлы и стегать лошадей.
Залезла. Но только схватилась за кнут, как кто-то тоже прыгнул на козлы и вцепился ей в спину. Боже милосердный, не дай сироте погибнуть!
Отбивалась стойко и отважно, как и подобает беззащитной сироте. Кто постоит за тебя, кроме тебя самой? Уже хотела было трахнуть рукояткой кнута когтистого беса за спиной… Но тот испуганно мяукнул.
