— Жо-ози-и-и!! — донесся полный отчаяния крик Вилли уже откуда-то издалека.
Бартоломеус вгляделся в просвет двери, выводящей наружу. Посветил факелом…
Тень Вилли исчезла. Вместо нее мерцали липкие водянистые глаза «безумного графа».
Глава 4
Про обет не улыбаться, страшное зрелище и арабскую соль
Было снова утро. Но не то самое, а другое. Над рекой стоял легкий туман. Сквозь него пробивались первые лучи солнца, заметно согревая сидевших в лодке озябших путников. По берегам, как всегда радостно, заливались птицы. Из своей клетки им вторила пеночка: «Фить-фить! Фить-фить!»
Перед отъездом из Альтбурга Эвелина хотела ее отпустить, но пеночка не улетела — села на плечо, наклонила головку и защебетала торопливо: «Фить-фить! Фить-фить! Фить-фить!»
Голова матушки Молотильник покинула свой горшок и заняла место среди своих собратьев в сундучке у Бартоломеуса. Хотя зачем он был им теперь нужен, сундучок с головами? Если самого Бартоломеуса больше нет?
Сердце Эвелины полнилось печалью, а глаза не просыхали от слез. И не потому, что Бартоломеусу не удалось похитить волшебные конфеты. И не потому, что бедному Фаулю уже не стать человеком. И не потому даже, прости Господи, что ей больше никогда не найти отца. Нет, не от этого разрывалось ее сердце. А оттого, что никогда больше ей не придется увидеть славного доброго Бартоломеуса.
Эвелина чувствовала себя несчастной. Очень несчастной. И она знала: такой несчастной она останется навсегда. Улыбка?.. Нет, за всю оставшуюся жизнь она больше ни разу не улыбнется. И самым лучшим, что ей оставалось в этой жизни… Да, самым лучшим будет уйти в монастырь.
Марион горячо поддержала идею подруги. Она так же, как и Эвелина, не находила себе места от горя — с того дня, как Вилли Швайн рассказал им о гибели Бартоломеуса: о том, как перед самым намечавшимся счастливым венчанием тот спустился в лабораторию; о том, как внезапно нагрянул граф Шлавино; о том, как Бартоломеуса бросили в карцер и на следующий день должны были казнить, а Вилли, не выдержав, бежал из замка.
Да, решение было твердое.
— Все на свете суета сует, — говорила Эвелина. — Мы вместе пострижемся в монахини, вместе будем жить в одной келье, спать на соломе — ты с правой стороны от окна, я с левой, — питаться лесными ягодами, пить ключевую воду и читать молитвы.
Итак, жизненный путь был избран. Взяв с собой пеночку и кота и подхватив сундучок с головами, девочки собрались было уже…
Но задумались: в какой монастырь идти?
Только не в монастырь Святых Пигалиц! Помилуй, Пресвятая Дева! А, говорят, где-то неподалеку, в лесной глуши, меж стройных пихт и мохнатых елей, прячется скромная обитель Святых Голубиц…
— Дались вам эти Голубицы! — возмутился Вилли. — И кроме того, это же неподалеку от графского замка.
— Нам все равно, — потупила глаза Эвелина. — Мы уже не принадлежим этому суетному миру.
…Весла дружно погружались в холодную воду и снова выныривали — лодка быстро неслась по течению. Мимо летели берега: с начинающими покрываться весенней листвой деревьями, мелкими деревушками, худосочными коровами и грязношерстными козами, вышедшими на водопой.
Но всего этого ни девочки, ни господин Фаульман не замечали. Устроившись втроем на дне лодки, они не сводили глаз с Вилли Швайна. А Вилли греб и рассказывал:
— …Графа не было в замке. И потому для всех было неожиданностью, когда он внезапно появился: прошел через потайную дверь, через садик — и оказался прямо передо мной, прямо перед открытой дверью лаборатории. Господи боже мой! Я не успел предупредить Жози. Я говорил ей, что это опасно, я говорил ей, говорил!.. — Прорычав что-то нечленораздельное, Вилли отвернулся и смахнул слезу. Потом обреченно дернул ручищей. — Ее бросили в карцер. Она молчала, бедняжка. И только раз подняла на меня глаза. «Вилли, — сказала она, — не прощу себе, что подвела тебя». И еще сказала: «Уходи вон из замка, граф не пощадит тебя». Что говорить… будто я и сам не знал. У меня еще оставался ключ от потайной дверцы, и я решил бежать.
Они только что обогнули маленький островок. Река здесь поворачивала, и Эвелине показалось, что впереди за излучиной реки, над густым лесом, мелькнул черный шпиль. Мелькнул — и пропал.
— Перед самым побегом я навестил ее в карцере. Я подивился ее спокойствию: она сидела на ворохе гнилой соломы и с аппетитом уплетала краюху хлеба. Увидев меня, она приветливо улыбнулась. «Вилли, — сказала она, — знаешь ли ты, что ты — кабан?» И тогда я понял, что означают это спокойствие и здоровый аппетит перед самой казнью: бедняжка повредилась в рассудке. «Знаю», — сказал я ей мягко, как говорят с больными, чтобы не раздражать их. «Знаю», — сказал я, хотя сердце мое разрывалось от горя. Настала пора прощаться, уж сторож открывал дверь. Времени у нас не было, и она быстро сунула мне в руки мешочек…
Тут Вилли сунул весло под мышку, полез за пазуху и выудил на свет небольшой мешочек синего цвета, крепко перевязанный розовым шнурком.
— «Это моим племянницам, — шепнула она, — что живут в Альтбурге на улице Безлуж, навести их и передай, позаботься о них».
— Бедный, славный Бартоломеус! — прошептала в слезах Эвелина. А Марион громко всхлипнула.
— «Бартоломеус»?.. — переспросил Вилли.
— Да, а что в мешочке? — поспешила сменить тему Эвелина.
Девочки развязали мешочек.
— Соль! — воскликнула удивленная Марион.
— С каким-то очень странным вкусом, — добавила Эвелина, попробовав щепотку.
— Несомненно, арабская, — высказалась Марион. — Такая мелкая и такая белая!
Да, разумеется, соль была арабская, согласились все, взглянув на деликатес. В те времена, золотой мой читатель, соль была деликатесом, часто привозилась издалека и ценилась на вес золота.
— Милый, любящий Бартоломеус! — воскликнула Эвелина. — Как он заботился о нас даже в последние свои часы!
— Да кто же такой «Бартоломеус»? — снова полюбопытствовал Вилли Швайн.
— Э-э… наш отец. Его больше нет, — объяснила Эвелина. — Но что это там?
Обогнув излучину, лодка выплыла на середину реки. Здесь река расширялась — и вскоре заканчивалась, впадая в озеро. Посреди озера зеленел островок. А на островке, как в сказке про спящую королевну — наполовину спрятавшись меж ветвистых деревьев и буйно разросшегося кустарника, наполовину же подступив к самой воде — стоял мрачный замок.
Некоторое время все четверо молча смотрели на замок. Каждый думал о своем.
— Ах, — вздохнула Эвелина, — как бы хотела я очутиться за стенами этого замка. Если бы ты, Вилли, был так любезен и одолжил нам ключ от потайной дверцы!
— А лучше — сразу от графской лаборатории, — добавила Марион.
Вилли аж подпрыгнул.
— Да что вы все — поспятили? Зачем вам туда?
— М-м… — Девочки сделали невинные глаза. — Говорят, граф делает чудные конфеты.
— Никогда, — поклялся Вилли, — никогда я вам в этом не помогу! Конфеты… Молитесь об одном — чтобы не пришлось никогда попробовать этих конфет! Поскорей миновать это место — вот о чем вы должны мечтать. Да что говорить, если б не ваши Святые Голубицы — черт бы их побрал! — я б ни за что сюда не вернулся. Знаю точно: по мне уже плачет если не веревка — то топор, а если не топор… — он передернулся, — то графская лаборатория.
— Да что же там такое, в этой лаборатории? — удивилась Марион.
Вилли обернулся, по щеке его скатилась слеза.
