— Я покорный слуга моей повелительницы. И сам буду рад показать мою лабораторию. Но все же умоляю: не сегодня. Не сегодня и не завтра. Все дело в том… М-м… Так и быть, скажу: все дело в том, что я готовлю вашему высочеству сюрприз.
— О-о! — загалдели приятно удивленные фрейлины.
— Да, сюрприз, — говорил граф, любовно глядя на пук фиолетовой травы в своих руках. — Я готовлю такой сюрприз, который, обещаю, ваше высочество не забудет до конца своей жизни.
— О-о, граф! — выдохнула растроганная принцесса.
— Нужно только немножко, чуть-чуть, подождать.
— Боже, как же я в вас ошибалась. Боже, как… Дайте я вас поцелую… сын мой!
Итак, решено было остаться в замке еще на два дня. Чтобы посмотреть на сюрприз. А пока что намечалась чудесная прогулка верхом на лошадях.
Погода на следующий день стояла отличная: солнышко сияло, после дождя все радостно благоухало.
Сменив роскошные платья на скромные, украшенные не более чем двумя-тремя алмазами наряды для верховой езды, принцесса и фрейлины собрались перед распахнутыми воротами.
Суетились слуги, бегали розовые надушенные пажи. Ждали, когда опустится мост, соединявший островок с берегом озера.
Тррр-бымм!.. Вот и опустился.
— Знали бы вы, ваше высочество, какие великолепные тут места. Проехаться по рощице — райское наслаждение! — уверял граф, думая: «Дальше чем на сто шагов ты не прокатишься, уж Придурок постарается. А за врачом уже послано».
Принцесса же сияла. Чмокала губами, любуясь на длинноголового коня, хлопала его по загривку.
— Право же, граф, вы олицетворение куртуазности. А как зовут эту славную лошадку? Что так резво дрыгает ногами?
— Этого славного скакуна? — Граф замялся. — При… э-э… При… э-э… Прекрасный Принц.
— О! Лошадь королевской крови? Вы обязаны мне ее подарить!
— С превеликим удовольствием. — Граф подал руку, помогая принцессе забраться в седло.
Все было прекрасно. Пока Придурок стоял, Розалии не грозила опасность. Но вот когда он поскачет… когда он понесется… когда он помчится как бешеный…
Граф нащупал арбалет. «Скорее! — мысленно прокричал он, скорчив соответствующую ситуации тревожную рожу. — Скорее! Прикончить бешеную лошадь! Спасти принцессу!» Да, именно такие слова нужно будет прокричать срывающимся от волнения голосом.
— …Дорогой мой, золотой мой графчик, боюсь, что знаю причину тревоги на вашем лице.
— Правда? — вздрогнул граф, поспешив придать лицу выражение безмятежного счастья.
— Конечно. Причина эта-я. Не правда ли?
Мало того, что сказала, принцесса еще пытливо заглянула ему в глаза.
От неожиданности Шлавино попятился вместе с конем, на котором сидел.
— Как ваше высочество могли такое подумать! Да я в жизни… да никогда…
— Нет-нет, вижу-вижу, по вашим глазам. Причина — я; вернее, мое мягкое сердце. Простите, простите, простите меня! Вы простите?
— Помилуйте, ваше высочество…
— Нет, скажите, что простите.
— Ну, разумеется. Только за что?
— Да за то, что я приодела вашего парнишку. Подарила ему новое платье. Но у него был такой жалкий, такой потрепанный вид. И кроме того, он чуть не умер от простуды.
— Приодели?.. — Брови графа медленно поползли на лоб. — Парнишку?..
— Ну да, этого бедного мальчика, вашего пажа. Я говорю о том мальчугане, что, помните, так испугался, когда вы зашли в спальню.
Волнение улеглось, на смену ему пришло совсем другое чувство. Резко привстав на стременах, граф поискал глазами «пажа».
— Ага, мой паж… Ага, бедный мальчик…
А отыскав, вонзил в него такой взгляд, что «бедного мальчика» бросило из жара в холод, а потом обратно.
— Ага, ага… Так, значит, это мой паж, а не ваш…
— Что-что вы сказали?
— Н-ничего… Едем!
Но выехать не получалось. У ворот происходило нечто непонятное.
Все — слуги, лошади, пажи и фрейлины — столпились вокруг чего-то… а точнее, кого-то… еще точнее, босоногого оборванца — с горящими глазами и в длинном балахоне.
Размахивая суковатой палкой, бродяга вертелся на месте и тыкал ею в кого ни попадя.
— Вы!., окаянные!., в грехе!., погрязшие!., золотом!., обсыпанные!., белым хлебом!., объевшиеся!.. Забыли Бога? Забыли, спрашиваю? Вот вспомните!
И — тык! тык! — то в одного, то в другого.
Самым удивительным было то, что никто не уворачивался. Более того: пажи, слуги и фрейлины, как были в скромных верховых нарядах, посыпались на колени в пыль, как подкошенные.
Эта картина повергла графа в глухое изумление. Последнее, впрочем, быстро сменилось на бешеный гнев.
— Что за комедия? Зачем впустили? Сей же час — сто плетей и вытолкать взашей!
И он уже схватился за меч и направил коня прямо в толпу коленопреклоненных… когда принцесса, схватив за рукав, остановила:
— Вы с ума сошли, граф! Это же святая Матильда! Пришла сама из обители — мне навстречу!
Сомнений быть не могло: под носом у босоногой монахини топорщились такие усищи — любой разбойник позавидует. Вот отчего граф поначалу принял ее за бродягу.
А принцесса-то, принцесса! Резво соскочив с коня — «Прогулка отменяется! Где моя власяница?» — понеслась-побежала целовать подол у святой.
— Ничего, матушка, что я не вышла навстречу в бедных одеждах и босиком?
— Пустое, — отмахнулась святая. — Не будем терять времени, займемся молитвами.
Всю свиту принцессы как подменили. Ни смешков, ни улыбочек, чинный вид, глаза долу. Подобрав юбки, гуськом за ее высочеством — менять верховые наряды на власяницы. Самого высшего качества — из грубого шелка, лучшие королевские портные старались.
Ну что ж, пожал плечами граф, вариант «сломанная нога» меняется на вариант «приход монахини». Остается только порадоваться.
И граф радовался. Улыбаясь, смотрел, как проходя мимо усатой святой, по очереди опускались на колени и целовали ей подол: принцесса, за ней фрейлины, за ними пажи…
Граф и сам подумывал, не поцеловать ли и ему подол на радостях. Как-никак — спасительница- избавительница будто чудом прознала о его затруднениях и сама явилась задержать принцессу в замке.
Но тут новые мысли завертелись в его голове. Последним из пажей к святой подошел «бедный мальчик». Тот самый, «приодетый». Монахиня подняла его с колен и, взяв за подбородок, долго вглядывалась в лицо с длинными ресницами.
— Так, значит, ты мой паж! — прошептал граф, хищно обнажив зубы. — И как же это я не понял с самого начала?
…В молельне было хорошо. Благочестиво. Горели свечки, пахло ладаном, шуршали власяницы, босые ноги утопали в «грубой циновке».
— Очистимся, сестры, от скверны мирской, — было первое предложение святой. — Изольем душу, покаемся в грехах.
