– Ишь, холера! – с изумлением вымолвил он, рассмотрев изуродованную страшными рубцами, исхудавшую физиономию тщедушного кыргыза в рваной рубахе. Безобразный шрам разрывал его щеку, один глаз вытек и был прикрыт сморщенным веком.
– Да тебя овца уронит, а ты… – Мирон выругался и замахнулся на пленника.
Тот что-то прохрипел, тыча пальцем в беззубый рот. Потекла по подбородку тонкая струйка слюны.
– Жрать хочешь? – сказал Мирон, убрав колено с его груди. – А что же по-людски не попросил?
– Огненная палка давай, – с трудом произнес по-русски пленник.
– Ого! – поразился Мирон. – Огненная палка! На что она тебе? В белок палить? Мне пистолет самому нужен.
И усмехнулся.
– Откуда язык знаешь? Небось в аманатах бывал? Или новокрещен?
– Знаю, – туманно ответил кыргыз. – Есть давай!
Мирон, стряхивая с себя сухую хвою и песок, подошел к Играю, открыл переметную суму.
– Хлеб будешь?
Кыргыз кивнул, сглотнув слюну.
– Мясо копченое?
Кадык на перекошенной шее судорожно юркнул за ворот.
– Вино?
Глаза кыргыза полыхнули безумным блеском…
– Ишь оголодал, – сочувственно заметил Мирон, когда кыргыз, сильно припадая на левую ногу, приблизился и почти упал в траву рядом с ним. Левая рука, видно, тоже была сломана и неправильно срослась. Но он, ловко ухватив правой и хлеб, и мясо, принялся жадно уписывать припасы, захваченные на всякий случай. Таежная жизнь приучила: уходишь на час, бери съестного на день…
– Откуда ты взялся? – продолжал допытываться Мирон, изумляясь, с какой быстротой исчезает провизия. Кыргыз запихивал ее в рот грязными пальцами и глотал, казалось, не разжевывая.
– Выгнали меня, – понурился бедолага.
Затем помолчал, косясь на Мирона единственным глазом, и сказал:
– Шибко жрать хотел, сарану брал, мала-мала ягоду брал… Брюха совсем нету…
– Как кличут тебя? – улыбнулся Мирон.
– Силкер, – назвался кыргыз.
– За какую ж такую вину, Силкер, тебя в тайгу изгнали? – проговорил Мирон, когда кыргыз собрал с тряпицы последние крошки и отправил в рот.
– А-а, – неопределенно махнув рукой, отозвался калека. – Девку у старика хотел отнять…
– Вот это по-нашему, – Мирон улыбнулся и потрепал Силкера по плечу. – Расскажи. Это старик тебя изуродовал?
– Не, то аба[36] ломал, – по лицу кыргыза пробежала судорога. – Силкер аба тропу перешел… Он меня почти убил, ветками закидал… Я до ночи ждал, а потом удрал.
– Живучий ты, однако, – покачал головой Мирон, – а с девкой-то что случилось?
– По весне, тока снег водой потек, слюбились мы с девкой, а тут к ее отцу старик один пришел, свататься стал: пятьдесят коней дам. Отец: ладна. Отдал девку. А я к стариковой юрте подполз да прокричал кедровкой – и раньше ее так вызывал. А старик, однако, знает – рано кедровке орать. Холодно! И уследил, как девка тряпки свои собрала, а потом шибко быстро в тайге нас накрыл. Отвез ее к тятьке и мамке. «Непутевые, – говорит, – вы, и поросль ваша такая же, отдавайте коней…»
Силкер замолчал, невидящим взглядом уставившись в береговую гальку. Затем со вздохом продолжал:
– Крепко прибил ее тятька: опозорила, говорит. И к чайзану отвез. «Не хотела, – бает, – мужу угождать, будешь чужую отару пасти. Кто тебя замуж возьмет?» А меня сильно побили, после к лошади арканом привязали и утащили в тайгу. «Иди, куда хочешь!» – сказали.
– Ладно, возьму тебя! Не пропадать же тебе с голодухи, – сказал Мирон. – Поспеешь за мной?
Силкер кивнул и радостно ощерился. Затем нахлобучил поглубже старый лисий малахай.
– Пойду, орыс, мала-мала быстро…
Узкая тропа временами терялась в густом подлеске. Силкер, припадая на изуродованную ногу, боком-боком, но довольно сносно передвигался по тайге, не отставая ни на шаг от лошади. Мирон, сидя в седле, напряженно вглядывался в чащу. Но то, что произошло дальше, ошарашило его не на шутку. Впрочем, Силкер тоже перепугался.
Едва лошадь углубилась в молодой сосновый борок, как раздался короткий возглас Мирона, послышался треск ветвей, глухой удар о землю, ругань и жалобное ржанье. Силкер рванулся следом, насколько позволяла искалеченная нога, и, продравшись сквозь густую поросль, увидел, что лошадь бьется на траве, а придавленный ею Мирон пытается освободить ногу из стремени. Из окровавленного бока и шеи Играя торчали несколько стрел с двойным оперением.
На мгновение кыргыз оторопело замер, но мигом бросился на выручку своему спасителю.
– Еще бы вершок – и в живот, – потерянно проговорил Мирон, выбравшись из-под лошади.
Выдернул из шеи Играя стрелу и провел пальцем по граням окровавленного наконечника. Силкер, казалось, только теперь осознал, что произошло, и со страхом озирался по сторонам. Тайга хранила мертвое молчание. Лишь предсмертный храп Играя нарушал тишину. Скривившись, Мирон наблюдал за агонией своего любимца. Застрелить, чтоб не мучилась животина? Но вдруг враг поблизости? А перерезать горло ножом рука не поднималась.
Мирон тоскливо выругался, затем, взяв в руки пистолет, сделал несколько осторожных шагов по тропе. Потом вернулся и двинулся в ту сторону, откуда прилетели стрелы.
– Вот тебе бабушка и Юрьев день! – услышал кыргыз. – Силкер, глянь!
Нырнув в заросли, тот увидел пяток луков, укрепленных на стволах крепких елок. Мирон, стоявший рядом, поманил его пальцем и показал на волосяную лесу, пропущенную между тетивами. Проследив, куда она протянулась, снова оказались на тропе. Свитая кольцами леса лежала в траве, опутывала копыта затихшего Играя. Помутневший сиреневый глаз жеребца уставился в небо.
– Не нада дальше идти, орыс, – поежившись, прошептал Силкер. – Удирать нада!
– Постой! – Мирон схватил его за шиворот. – Уж не ты ли здесь постарался? Заговорил меня: девка, то да се, и заманил в ловушку! За мои же хлеб-соль? – И замахнулся пистолетом. – Ах ты, гадина кривая!
– Не убивай! – заверещал Силкер, прикрывая голову рукой. – Не знал я про ловушки. Самострел, однако, недавно ставили, дальше пойдешь, совсем худо станет.
– На зверя ставили или на человека? – немного успокоившись, спросил Мирон.
– Не знаю, – пожал плечами Силкер. – Може, на зверя… Здесь люди мала-мала ходит.
Мирон недоверчиво хмыкнул. В случайности он не верил, но Силкер, похоже, не врал, вон с каким ужасом по сторонам озирался. Князь снова с тоской посмотрел на Играя. Эх, старый друг, принял удар на себя, и теперь его кости растащит зверье по ложкам и распадкам.
Наломав веток, набросали их на Играя. Не мог оставить Мирон своего коня, хоть и погибшего, под открытым небом. И двинулись дальше, перебравшись по мелководью на противоположный берег. Идти здесь было труднее: то гнилой валежник преграждал дорогу, то отвесные скалы, которые приходилось обходить поверху, то бурные ручьи…
В иных местах Мирон почти тащил Силкера на себе, втягивал за руку на скальный выступ, помогал преодолеть бурелом. Измотались оба до дрожи в ногах, вспотели, а конца пути не видно. Князь с беспокойством посматривал на небо. Солнце уже скрылось за верхушками деревьев, вон и бледный серп луны проступил на небе. Скоро стемнеет. Неужто придется ночевать в тайге?
Тишина стояла такая, что звенело в ушах. Лишь сопение Силкера иногда разрушало ее. И вдруг все точно взорвалось вокруг. Смятение мигом охватило тайгу. Мирон и кыргыз даже присели от неожиданности.
Засвистели, заволновались бурундуки и резво помчались по стволам и веткам все выше и выше в спасительные кроны деревьев. Встревожились белки. С безумной скоростью они носились с дерева на дерево, распуская пушистые хвосты, и стрекотали, заглушая свист бурундуков. Но и беличьи голоса перекрыли истеричные вопли кедровки, метавшейся над глухим урманом.
