сникло, и небо в той стороне опять потемнело, наконец темнота залила, совсем загасила свет. Ардатов спрыгнул на мост.
Отмеривая всем последние минуты сна, Ардатов присел у родника, чтобы ополоснуть в стоке ноги, проветрить сапоги и тоже подремать, хоть немного подремать: родничок булькал и журчал нежно, усыпляюще.
Хотелось, постелив удобней шинель, примостив под голову вещмешок и полевую сумку, расстегнув ремень и сдвинув на бедро пистолет, завалиться рядом с Тырновым, рядом со Щеголевым, рядом с Чесноковым, рядом с другими. Ардатов зевнул.
«То-то в госпиталях спится! То-то спишь и спишь там, — вспомнил он. — Всю ночь и после обеда. А иногда и после завтрака часок. Там, наверное, и спится так, словно бы кто-то в тебе знает, что впереди бессонные ночи. А Нечаев сейчас спит? Или дежурит? Да, это было интересно!..»
Было в тот поздний вечер бессовестно и дальше лишать Нечаева сна, но Ардатов все-таки спросил:
— На что-то же Гитлер рассчитывал? Не идиот же он круглый.
— Не идиот, — подтвердил Нечаев. — Не идиот, конечно, не кукрыниксовский персонаж, хотя и тип шизоида, параноик — мания величия. Гитлер — тип политика-авантюриста, который, используя несогласованные действия противников, старался еще больше их разобщить, рассчитывая получить то-то, то-то! И очень многое ему удалось. Пока Англия и Франция раздумывали, он захватил рейнскую демилитаризованную зону. Потом — объявил о выходе из Лиги наций. Потом аншлюс Австрии. Потом захват Чехословакии. И все это ему сходило. Сходило потому, что англичане и французы видели в нем инструмент борьбы против нас. Но когда он пошел на Польшу, то есть когда Германия усилилась уже в опасных размерах, тут и англичанам и французам волей-неволей надо было действовать. Они объявили Германии войну — Польша не сошла Гитлеру с рук. И хотя немцы разбили и Польшу и Францию, захватили Бельгию, Данию, Голландию, кусок Норвегии, войну они проиграли уже тогда — 1-го сентября.
За окном шуршали, приближаясь, чьи-то шаги и кто-то просительно говорил:
— Ну, Галя, ну, Галина, почему ты мне не веришь? Как будто я какой-то жулик. Как будто я…
Галя засмеялась, у нее был тонкий, совсем девчоночьий голос.
— Никакой ты не жулик, какой ты жулик, когда у тебя такое лицо, что хочется позвать «Сюда! Рядом!» Хочешь я тебя поцелую? Ну-ка!..
Ардатов и Нечаев услышали звук поцелуя, но ответ Гали для них остался недосказанным.
— Просто я беспокоюсь, чтобы…
— Вот видите, — улыбнулся в темноте Нечаев. — Да, батенька мой, ничто не в силах остановить жизнь. Так о чем это мы, бишь?
— Вы остановились на том, что они проиграли войну 1-го сентября 1939 года.
— Вот именно, — подхватил сонно Нечаев, снотворное начало свое дело, — Гитлер никак не хотел мировой войны против Германии. Помните, после разгрома Польши, он не раз обращался к англичанам с предложением мира — его выступление в рейхстаге, ряд других высказываний. Он даже льстил англичанам, говоря об их здравом смысле. Более того, у Дюнкерка в сороковом он остановил свои танки и дал английскому экспедиционному корпусу убраться в Англию, а ведь он мог просто расправиться с ними, истребить практически до нуля. Помните?
— Что-то помню, но, честно говоря, плохо. Как-то не обращал тогда на все это внимания, — признался Ардатов.
— Это не было главным, жизнь шла по-другому.
— Естественно, — согласился Нечаев. — Молодость, уверенность в себе, в будущем, это и было у вас главное, а политика — политика дело старших, ведь политика не очень приятная вещь, не так ли?
— Да, пожалуй, — задумчиво сказал Ардатов. — И еще дело не в том, что малоприятная, но и не очень понятная.
Нечаев, посмеявшись необидно, вернулся к прежней теме, вздохнув.
— А вам бы надо думать об этом. Кому, если не таким, как вы? Думать, чтобы знать. Ходящий в темноте не ведает куда идет. Но ладно.
— Итак, Гитлер, — продолжал Нечаев, — играя на антибольшевизме, планировал, что Англия и США или будут на его стороне и дальше, или останутся хотя бы нейтральными. Но англо-саксы не могли видеть у себя под боком — за Ла-Маншем — все увеличивающуюся фашистскую империю, которая рано или поздно должна была броситься и через пролив. Поэтому-то они и объявили войну Германии, и с того дня гитлеризм ничто не могло спасти. Даже договор немцев с нами. Этим договором немцы лишь обеспечили себе спокойный тыл, но десантироваться в Англию они были не в силах. У них не было господства в воздухе, у них не было господства на море. И битву над Англией они проиграли. Что оставалось Гитлеру делать? Захватить Балканы? Он захватил их, но это не решало войны, а лишь увеличивало ее театр. И тогда он бросился на нас и завяз сначала под Москвой, а теперь увязает здесь. И никуда им, немцам, голубчик, от расплаты не уйти — какой мерой они меряют, такой и им будет отмерено. Вермахт, а с ним и гитлеризм, стоят перед катастрофой.
Коньяк и снотворное, видимо, действовали уже вовсю — Нечаев говорил тише, трудней, но все с той же четкой логикой. Лишь раз мысль его сбилась — он пробормотал:
— Два часа, это тоже целых сто двадцать минут сна. Притолкнула ночь святая… — Но тут же поправился: — Как сказал Малюгин — литературный вечер будем считать законченным. — И добавил: — Я вас не увижу завтра. Поэтому до свидания. Вы уйдете в шесть, у нас это самый разгар — обработка ночных сводок, карта обстановки, доклад командующему. До свидания, голубчик.
Дальше разговор их шел уже медленней и теплей.
— До свидания, Варсонофий Михайлович.
— Вы берегитесь.
— Постараюсь.
— Но держаться надо за каждый клочок.
— Понимаю.
— Не исчезайте, по возможности давайте о себе знать.
— Спасибо, Варсонофий Михайлович.
— Все ли ясно? — переспросил Нечаев. — Все ли, голубчик?
— Все, все! — с готовностью ответил Ардатов. — Поражает только одно — как Гитлеру удалось оболванить свой народ. Ведь какой-то ефрейторишка — даже в плену! кричит, ерепенится, верит в геббельсовское вранье. Вот что меня поражает! Как все эти гитлеровские семена дали всходы?
Нечаев из-за тумбочки протянул к нему руку и постучал по кровати:
— До свидания, жестокий вы человек.
Ардатов пожал его сухую, горячую и вялую уже ладонь.
— Простите. Спокойной ночи. Спокойной ночи, Варсонофий Михайлович.
— Спокойной ночи. Да… Спокойной ночи… Видимо, семена оказались подходящими для почвы, видимо, поливали их как следует. У них там индустрия пропаганды. Мало ли чего внушали человеку — иудаизм, христианство, буддизм, мусульманство — все это возникло на человеческом материале. Гитлеризм — та же религия, из гитлеризма им удалось сделать религию и обратить громадную часть немцев в эту веру. Это, голубчик, долгий разговор — разговор о том, что есть человек. Ведь пока человек не осознает, что он человек, с ним можно делать что угодно… Как-нибудь потом, — совсем сонно пробормотал Нечаев. — В другой раз… Мы еще свидимся… Да… Главное — держитесь там за каждый клочок…
— Да, конечно! Что вы, что вы, Варсонофий Михайлович, — с жаром сказал Ардатов.
— Любой ценой, голубчик, Любой ценой их надо тут удержать! За каждую позицию цепляйтесь, как за последний рубеж… Ни в коем случае за Волгу — там для нас земли нет.
— Понимаю, — вздохнул Ардатов.
— Никто за вас, за меня, за нас воевать с гитлеризмом здесь не будет. Надежда наша — на нас самих. Мы с вами — армия, дивизия, полк, — бормотал Нечаев, — ваш батальон — и свет мира, и соль земли… Посему за каждый клочок, за каждый рубеж, за каждую траншею, милый… Славно, славно, славно, что встретились. Не пропадайте… Сто десять минут сна…
