передаются по воздуху! Это же не радиоволны, которые можно ловить правильно расположенной антенной!
— Что?!
— Боюсь, нам придется тебя отпустить. По мнению нового инвестора, у нас раздутые штаты, необходимо провести сокращение. Я очень сожалею, — повторил он, понизив голос и глядя мне прямо в глаза. Ни дать ни взять картина «Марк искренний».
— Раздутые штаты? — ошеломленно повторила я.
— Да, у нас чересчур много персонала. Если мы рассчитываем на финансовое вливание, необходимо доказать инвестору, что умеем считать деньги.
— Значит, штаты у вас раздуты и именно меня вы решили сократить для экономии? — медленно повторила я, желая убедиться, что ничего не упустила.
— Ничего личного, — с готовностью улыбнулся Марк, склонив голову набок — казалось, босс напряженно обдумывает очередную творческую идею. Именно в таком образе Марк появляется в каждом журнале. — Нам просто нужно показа…
Марк осекся и растерянно замолчал при звуках моего хохота — громкого, от души, выдававшего искреннее веселье — словом, ничуть не похожего на женскую истерику.
— С тобой все в порядке? — поинтересовался он, не убирая с лица самое искреннее выражение и оставаясь в образе хорошего парня в драме из жизни офисов.
— Да, вполне, — ответила я, делая титаническое усилие, чтобы сдержать веселье.
Я добросовестно сделала несколько глубоких вздохов, но не смогла до конца справиться со смехом. Абсурдность ситуации перышком щекотала мое чувство юмора.
— Точно? Может, тебе нужно побыть одной?
— Нет-нет, со мной все нормально, — заверила я начальника, продолжая хихикать.
— Прекрасно, — раздраженно сказал Марк. Ангельское терпение испарялось на глазах. — Не вижу ничего смешного.
Я посмотрела на него в упор. Передо мной сидел мужчина, регулярно проводивший четырехнедельный отпуск на Бали и относивший личные расходы на счет компании; человек, плативший своей пафосной супруге с претензией на элитарность еженедельное жалованье из подотчетных наличных средств компании; тип, взявший в привычку ежедневно обедать не где-нибудь, а в «Нобу». Компания истекала деньгами, но я была не более чем порезом от бумаги на мизинце. Мои двадцать восемь тысяч в год были легкой царапиной на теле «Марк Медичи и партнеры», не требовавшей даже пластыря.
— Да, — наконец признала я, — боюсь, действительно не видите.
Марк вручил мне конверт.
— Здесь информация, связанная с увольнением. Если у тебя возникнут вопросы, звони мне или Джону.
Джон — это бухгалтер компании, добрый человек из предместий, и если мне захочется узнать, например, размер моей «Кобры»[11], я к нему просто схожу. Вряд ли я стану звонить Марку по какому бы то ни было поводу. Я ни разу не обращалась к боссу за помощью.
— Тебе, наверное, не терпится собраться и немедленно уйти, — предложил Марк категорическим тоном. Моя реакция не вписывалась в привычное поведение уволенного: мне полагалось из последних сил сдерживать слезы, а не хохот, — и Марк перестал церемониться. — Если наберется много вещей, не таскайся с тяжестями — Эбби все вышлет через Объединенную службу доставки посылок.
Марк принялся с подчеркнутым вниманием разбирать бумаги на столе. Он привык давать отставку и тут же выдворять из кабинета. Теперь, когда удар был нанесен, клинок опущен, мое присутствие стало ему неприятно. Неудивительно: мое увольнение — косметическое средство, кратковременное снятие остроты основной проблемы, и Марк это отлично понимал. Я стала девственницей, принесенной в жертву инвестиционным богам, но это ничего не могло изменить: моя пролитая кровь не гарантировала компании прибыльного сезона.
— Хорошо, — сказала я, вставая. Добавить было нечего, и я вышла из кабинета, не попрощавшись, не пожав Марку руку и не бросив на прощание беззаботное пожелание всего наилучшего. Начальник тоже не счел нужным поблагодарить меня за добросовестную четырехлетнюю службу.
Задерживаться не было смысла, и я приступила к сборам. Времени это заняло немного: через сорок минут все имущество было сложено в обувную коробку из-под туфель от Джимми Чу и небольшой пакет с логотипом компании, которую я отныне не была обязана расхваливать. В этом офисе я провела четыре года жизни, больше, чем где-либо (за исключением дома в Беллморе, где выросла), и не накопила ничего. Домой я забирала вазу муранского стекла с растительным орнаментом, несколько книг по дизайну, старую радиолу «Сони» и фотографию, где были сняты мы с мамой, — все это я принесла сюда, когда начинала работать. Вскоре стол оказался заваленным журналами, пачками стакеров, компьютерными распечатками разнообразных дизайнов, но весь этот хлам был чужим, как полотенца в гостинице. Работа у Марка для меня так и осталась транзитом.
Я быстро и аккуратно упаковала вещи — положила книги на дно коробки, обернула вазу мягкой упаковочной пленкой с пузырьками и помедлила над фотографией в рамке, прежде чем положить ее сверху. В день моего двадцатичетырехлетия мы снялись на фоне Эйфелевой башни и парижского заката. Обняв меня левой рукой, правую мама вытянула, объясняя непонятливому австралийскому туристу, как работает фотоаппарат. На снимке мы были очень похожи — одинаковые широкие улыбки, каштановые кудри, женственные формы, правда, я на несколько дюймов повыше — спасибо папочке. Это была моя любимая фотография — мать и дочь в дебрях Парижа. Ни одна из нас не говорила по-французски, но мама изучала язык в колледже и надеялась, что какие-нибудь слова всплывут в памяти. Помню ее в самолете, взволнованную, нетерпеливую, немного испуганную путешествием. Строгая мантия родительской ответственности слетела в мгновение ока, будто сильный бриз сдул ее с маминых плеч, и вот она, Эмили Уэст, не мать и не жена, но туристка, всем существом жаждущая новых впечатлений. Наблюдая, как мама притворяется, что читает книжку, я почувствовала: чаши весов сдвинулись — качнулись, пришли в равновесие и замерли в идеальном соответствии. Первый раз в жизни мы стали равными — я готова была заботиться о ней так же, как она всегда заботилась обо мне. Но равенство оказалось мимолетным. Внезапное головокружительное равновесие долго не продлилось. За долю секунды, за одну вспышку видеокамеры оно исчезло. Чашки весов качнулись в противоположном направлении, и не успела я оглянуться, как стояла в больничной палате, держа маму за руку, как бы стараясь передать ей сил, и давая обещания, выполнить которые смертному не по силам.
— Ага, небольшая летняя уборка, — улыбнулась Эбби, входя в офис после перерыва на ленч. В руке она держала объемистый пакет из кафе «Тайм», а локтем прижимала к себе журнал «Обои». Глянцевый журнал красиво смотрелся в обрамлении гофрированного рукава. — Я тоже собираюсь прибраться, но все некогда…
Эбби работала в «Марк Медичи и партнеры» всего четвертый месяц (в мае она окончила Парсонс), но ее рабочее место напоминало хорошо обжитую комнату в общежитии. Она даже повесила над столом репродукцию картины Климта.
— Я не убираю, а убираюсь, — скаламбурила я, роясь в верхнем ящике тумбы среди скрепок, карандашей и зажимов для бумаги в поисках чистого диска.
Эбби по-птичьи наклонила голову, пытаясь уловить разницу.
— Убираешься?
Отыскав диск, я переписала на него файлы. Последние несколько месяцев я каждую свободную минуту посвящала доработке и переделке собственных эскизов — столы, диваны, лампы, часы. Первые пробы пера «Таллула дизайнс», которые я не собиралась оставлять. Эти несмелые наброски — мое будущее.
— Освобождаю стол, пакую вещи и забираю домой, — объяснила я, открывая файлы с диска — убедиться, что все записалось нормально. Оригинальные файлы с жесткого диска я стерла, не желая ничего оставлять после себя. И даже удалила письма из личной папки. — Около часа назад Марк меня уволил.
Эбби растерянно заморгала, как испуганное животное. Не знаю, чего она боялась больше: потерять работу или автоматически унаследовать мои малоинтересные обязанности.
