Последовала долгая пауза, в течение которой она отпила из бокала, поправила юбку и прикурила сигарету. Она сидела и, как и Бред, смотрела на огонь в камине, впервые ощутив дискомфорт в его присутствии.
— Не надо. Ты знаешь, — сказал Бред, и она так вздрогнула, что чуть не выронила стакан.
— Не надо что?
— Чувствовать себя неудобно. — Он встал, подошел к камину, поправил дрова и вернулся к ней. — Интересно, ты понимала, о чем говоришь, когда сегодня утром попросилась поехать со мной, или ты решила оставить эти размышления для меня?
— И какой же ты нашел ответ?
— Я решил, что юная леди, попросившись провести уикенд с мужчиной, либо хочет заняться сексом, либо дурачит саму себя. Я рад, что у тебя хватило ума выбрать в компаньоны меня. Ты, наверное, знаешь, что человек, который по возрасту годится тебе в отцы, не может причинить тебе никакого вреда.
— Дэвид Нойс не относится ко мне как к ребенку, — резко сказала Эллисон. — Недавно он сделал мне предложение. Я бы хотела, чтобы ты хотя бы сегодня вечером перестал употреблять слова «старый» и «молодой» так, будто это наши имена.
— Но я не могу, — сказал Бред. — Если сегодня вечером я буду говорить о нас как о людях одного возраста, за этим последует провокационная мысль.
— Может быть, я бы хотела спровоцировать тебя на определенные мысли. Несколько мыслей обо мне как о личности, а не о твоем клиенте.
— Не позволяй себе быть уязвленной, моя дорогая, — холодно сказал он. — Уязвленность часто заставляет женщину говорить то, о чем она потом искренне жалеет.
— Ну ину! — воскликнула Эллисон с излишне подчеркнутым удивлением. — Звоните в колокола, поднимайте флаги, закрывайте школы! Бредли Холмс сказал, что Эллисон Маккензи — женщина!
Он быстро подошел к ней, взял за локти и поставил на ноги. За секунду до того, как он ее поцеловал, у Эллисон мелькнула мысль о том, что хорошо, что она не надела туфли на каблуке. Он поцеловал ее, но не отпустил из рук.
— Почти, но не совсем, — сказал он.
— Что?
— Почти, но не совсем женщина, — сказал Бред. — Ты целуешься как ребенок.
Она видела свое отражение у него в глазах.
— А как это делать?
— Что?
— Целоваться как женщина.
— Приоткрой немного рот, — сказал он и снова поцеловал ее…
Бред был опытным, искусным мужчиной и занимался любовью как искусством. Он быстро провел с ней предварительный курс.
— Нет, — сказал он, когда Эллисон отвернулась и закрыла глаза. Он взял ее за подбородок и повернул в свою сторону. — Если ты будешь стыдиться, ничего хорошего не получится ни сейчас, ни потом. Скажи, что заставляет тебя отворачиваться, и я постараюсь объяснить тебе. Только не закрывай глаза, будто ты не должна смотреть на меня.
— Я никогда раньше ни перед кем не была голая.
— Не говори «голая», — сказал Бред. — Тут больше подходит слово «обнаженная», это слово гладкое, как твои бедра, — говорил он, лаская ее, — а «голаая» напоминает перевернутый камень, под которым ползают личинки. Итак, почему тебе стыдно быть обнаженной?
Она колебалась…
— Я боюсь не понравиться тебе, — наконец сказала Эллисон.
— Это не то, чего ты боишься.
— Что же это тогда?
— Ты боишься, что я плохо подумаю о тебе из-за того, что ты мне позволяешь взять тебя. Это нормальный женский страх, и если ты найдешь убедительную причину, этот страх покинет тебя. Странно, но женщинам всегда нужны оправдания. С мужчинами все гораздо проще.
— Как? — улыбаясь, спросила Эллисон.
— Мужчина говорит: «Вот прекрасное создание, с которым я хотел бы провести ночь». И идет к своей цели. Если он достигает ее, он прыгает в кровать, пока женщина не передумала и не стала требовать от него, чтобы он представил ей причины, по которым она это делает.
Селена заложила руки за голову:
— Значит, ты считаешь, что неженатые люди могут заниматься сексом?
— Я никогда не думал об этом, как о том, что нуждается в оправданиях. Это так, и людям нет нужды суетиться вокруг с извинениями или оправданиями. Ты поняла хоть слово из того, что я сказал?
— Да, думаю, да.
— Ну, тогда могу я на тебя посмотреть?
Она сжала кулаки, но не закрыла глаза и не отвернулась от него.
— Да, — сказала Эллисон.
— Ты действительно прекрасна, — сказал Бред, — у тебя длинные аристократические ноги и груди, как у статуи.
Она облегченно выдохнула, и сердце ее бешено заколотилось. Он поцеловал ее туда, где было видно, как пульсирует сердце, и мягко надавил на живот. Он целовал и ласкал ее, пока все ее тело не задрожало в его руках. Он целовал ее внутри бедер, и Эллисон начала стонать, но даже тогда Бред продолжал ласкать ее, пока она не начала волнообразно двигать бедрами. Она лежала, закинув руки за голову, и он прижимал ее к кровати, держал обеими руками за запястья.
— Не надо, — скомандовал он, когда она попыталась, почувствовав первую вспышку боли, отпрянуть от него. — Не отодвигайся от меня.
— Я не могу, — кричала она. — Я не могу.
— Нет, ты можешь, упрись ногами в матрас и приподними бедра. Помоги мне. Быстро!
Она до крови прикусила губу и вскрикнула от смешанного ощущения боли и удовольствия.
Потом они курили и разговаривали, он снова повернулся к ней.
— В первый раз для женщины никогда не получается так хорошо, как должно быть, — сказал Бред. — За тебя.
Он снова возбуждал ее словами, поцелуями, прикосновениями, и в этот раз она почувствовала радость удовлетворения без боли.
— Я думала, я умру, — сказала она ему после этого. — Это самое прекрасное чувство на свете.
В воскресенье утром она могла ходить обнаженной перед Бредом, она чувствовала, как он на нее смотрит, и не стыдилась. Она изгибалась, поднимала волосы над шеей, прижималась грудью к его лицу и радовалась его быстрой реакции на нее.
Так вот, как это бывает, думала она, — заниматься любовью с мужчиной.
Очень скоро, в воскресенье вечером, они возвращались в Нью-Йорк. Бред держал ее руку в своей, и Эллисон смеялась.
— Это будет ужасно, если я забеременею, — сказала она, а сама думала, что это будет совсем не ужасно, — потому что тогда мы должны будем пожениться и у меня совсем не будет времени на работу. Мы будем все время проводить в постели.
Бред отпустил ее руку.
— Мое дорогое дитя, — сказал он. — Я был чрезвычайно осторожен и предпринял все меры безопасности, чтобы не допустить этого. Я уже женат. Я думал, ты знаешь.
Эллисон ничего не почувствовала, она вся оцепенела, будто ее погрузили в лед.
— Нет, — сказала она обычным тоном. — Я не знала. У вас есть дети?
— Двое, — сказал Бред.
Она должна была почувствовать хоть что-то, но пустота внутри все вытесняла.
— Понимаю, — сказала Эллисон.
— Я удивлен, что ты не знаешь. Все знают. Дэвид Нойс знает об этом. Однажды он встретил в офисе
