рассказывает Куммель?
Гримм кивнул. Он больше не мог держать глаза открытыми.
— Как-то раз, — продолжал Куммель тем же спокойным и ровным, но выразительным тоном, — благочестивый еврей стал умолять свою жену-демона отпустить его проведать прежнюю жену и детей. «Если ты обещаешь вернуться обратно до ночи, — ответила она, — я тебя отпущу. И дам тебе для них много денег, так что они не будут больше нуждаться. Я дам тебе такую лошадь, которая доставит тебя к ним мгновенно». — «Как скажешь», — ответил он.
Привели лошадь, принесли деньги, и еврей отправился в путь и вскоре обнаружил себя перед своим домом. «Благодарение богу, ты дома, — сказали жена и дети, плача от радости. — Где ты был так долго?» Он ничего им не сказал, а когда пришла ночь, не мог заставить себя уехать. И лег подле жены, сраженный печалью. «Скажи мне, в чем дело, — умоляла она со слезами. — Или я покончу с собой». Тут уже он не смог молчать и все рассказал.
«Муж, — сказал она, когда он закончил, — иди в синагогу и изучай Тору. Только так ты себя защитишь». Рано утром он отправился в синагогу и сидел там день и ночь. А когда жена-демоница поняла, что он не вернется, она тоже пошла в синагогу и нашла его там погруженным в учение. Она подошла к раввину и сказала: «Господин, я пришла с жалобой на того мужчину, который читает».
Благочестивый еврей услышал, взглянул на нее и сказал: «Тебе не на что жаловаться. Ты демон». — «Но я твоя жена, — заявила она. — Мы сочетались законным браком, и у нас дети. Ты обещал вернуться ко мне, но нарушил обещание. Я требую, чтобы ты выполнил свои обязательства в соответствии с еврейским законом». — «Ты не еврейка, — возразил мужчина. — У тебя вообще нет права на существование. Сгинь, сатана!»
Когда демоница увидела, что не может поколебать его, она сказала: «У меня есть последняя просьба. Выполни ее и больше никогда меня не увидишь». — «Что за просьба?» — спросил он, надеясь, что все его невзгоды закончатся. «Поцелуй меня, — сказала она, — это и есть моя последняя просьба». Он подошел к ней и поцеловал. И этим поцелуем она вытянула душу из его тела.
Куммель кашлянул, досказав историю. Гримм чувствовал противный запах горящего жира. Ноги его вновь ступали по ступенькам в башне, и чем выше он поднимался, тем сильнее ему в лицо бил жар, и тем больше болели глаза, и он задыхался от дыма.
— Дядя, — Гюстхен не могла удержаться, чтобы не сказать ему это: — Свою историю он рассказал и теперь оставляет в твоих руках.
Гримм почувствовал, как кто-то тронул его за плечо. Рука Куммеля осторожно направляла его шаги. Он ощущал безопасность и спокойствие. Руки их соединились.
— Герр профессор, вы слышите меня? Я знаю, что слышите — вы слышали мою историю. Это было то, чего вы хотели. А сейчас, герр профессор, дайте фрейлейн Гюстхен то, чего
— Нет, нет!
Гримм чувствовал, что кровать под ним покачнулась. Это Августа потянулась через нее, чтобы схватить Куммеля за руку, но тот, казалось, этого не заметил.
— Кивните или сожмите мне руку, этого будет достаточно, герр профессор. Итак, скажите правду. Это все, что хочет знать фрейлейн. Вы готовы ответить? Вы ее отец?
— О,
Кровать вновь дрогнула, потому что и Куммель, и Августа вскочили, и Куммель осторожно поправил профессору подушки, вернув его в тот страшный дворцовый двор — прежде чем дать совсем уйти.
— Мама! — выдохнула Августа, глядя на дверь.
Глава двадцать шестая
У подножия башни он обернулся и столкнулся с королевой. Из-за вившегося в воздухе дыма с пеплом мало что можно было разглядеть, и ее лицо выглядело бледным размытым пятном. Она заикалась, всхлипывала, трясла головой, будто пыталась вытрясти из нее весь этот кошмар.
Хотя дыма было много, во входной арке в башню было холодно. Ему пришлось удержать ее. Что бы ни ждало внутри, ей не стоило это видеть. Он остановил ее, положив руки ей на плечи:
— Позволь мне пойти одному, — сказал он, не глядя на жену. — Прошу тебя, дай мне сделать это.
— Она убила наших детей…
— Мы не знаем. Пока не знаем.
— Вот что она такое! Ее природа, понимаешь? Она убивала раньше, и будет убивать еще. Не дай ей остаться в живых. Сотри ее с лица земли.
Она опять бросилась к нему. Хотя королева говорила с жаром, он знал, что она за ним не пойдет. Он дрогнул перед необходимостью взбираться по винтовой лестнице. Если бы был другой путь, он выбрал бы его. Путь прочь от этого дворца, этого королевства, этого мира. Он хотел бы переложить вину на чьи-нибудь плечи, но ему вспоминались предупреждения, коих он не послушал. Он был здесь, потому что сам сделал выбор. И сейчас между ним и его матерью не было никого.
— Подожди меня, — сказал он своей полубезумной королеве, притягивая ее к себе и целуя в висок. — Не теряй надежды.
Она прислонилась к стене башни и подняла вверх глаза. Он толкнул низкую дверь и открыл ее, не пользуясь ключом, который дал ему управляющий. Бросив последний взгляд назад, помчался по лестнице.
Дым все клубился, и он достал меч, словно для того, чтобы прорубать себе дорогу. Но никакое лезвие не рассекло бы едких закручивающихся клубов. Он прикрыл нос и рот рукавом, но дым проник в него. В ту ночь, когда умер Фридрих, рассказывала ему мать, дом загорелся и сгорел полностью: два несчастья чуть не довели ее до третьего, сказала она тогда, до самоубийства. Он молился, поднимаясь все выше и выше, о том, что если кому-то сейчас суждено погибнуть, то пусть это будет она.
Но эта молитва была только ради жены, и слезы в его глазах, когда он их открыл, лишь отчасти были вызваны дымом. Она была его матерью; она всегда была его матерью.
Он дошел до конца ступеней. Справа он увидел лишь окно и посмотрел в него. Он снова увидел лицо лесоруба, жившего по ту сторону трещины в карте, где сам король предпочел бы остаться. Он знал, что можно проскочить между двух миров. Возможно, он ошибся, оставшись в мире, карта которого нарисована другими, а не начерчена им самим.
Дыма стало немного меньше, хотя запах впивался в его лицо, словно чьи-то пальцы. В воздухе витал запах мяса, но не человеческой плоти, которую он никогда в жизни не пробовал. Дверь на чердак была приоткрыта, снова ему не потребовался ключ, который дал ему мажордом. Держа перед собой меч, но закрыв лицо рукавом, он пошел туда, морщась, поскольку волны жара накатывали на него. Самый громкий звук, который он слышал, был похож на щелканье веретена.
Ногой распахнул дверь. Ее он увидел со спины, она сидела на стуле перед прялкой, а справа полыхал огонь, который она развела. Стекло в одном из высоких окон в нише было выставлено, и хотя дым выбивался наружу, через дверной проем он залетал обратно. Низкое пощелкиванье продолжалось, но было слишком нечетким для веретена; к тому же казалось, что звук был не от дерева.
Она была в платье, в котором приехала на свадьбу. Оно уже было грязным и тесноватым в плечах, когда она наклонялась к огню. Он видел подпорку для вертела позади нее. Мяса на вертеле ему не было видно, но было слышно, как шипел и потрескивал жир, капавший в огонь.
Он держал в руке меч. Он мог бы вонзить его ей в спину, даже не посмотрев в глаза. Он уже знал, что должен это сделать, но не мог. Вместо этого он посмотрел в угол комнаты. На плитах стояла потемневшая железная клетка, похожая на те, что в королевском зверинце использовались для обезьян или львов. Среди опилок, полуобглоданных бараньих костей и надкусанных краюх хлеба, свернувшись в комочек, лежал на боку один из близнецов.
Бросившись вперед, король понял наконец, зачем ему нужен был ключ мажордома. Вставив его в
