похожий на отбойный молоток, но всё-таки это был молот почти такой же, как на гербе Советского Союза. Немудрено, что, увидев молот, видели серп, которого, может быть, и не было, как не было конечного «о» в подписи «…Мног…» Новоявленные владельцы дач и брюликов, глядя на такую печать, не могли не думать об экспроприации или о реституции, так что одни бросались в милицию, а другие, напротив, не смели заявить о пропаже. Перешёптывались о грозной, подпольной, коммунистической, быть может, организации, что не вязалось, правда, с дореволюционной подписью: «Благодарен премного…», если подпись была такова. За пропажей брюликов следовали другие весьма серьёзные неприятности. Обкраденным владельцем заинтересовывались налоговики, или он заболевал. Виктория Трахтина славилась как владелица преуспевающей турфирмы, но когда у неё при необъяснимых обстоятельствах был изъят карбункул, имевший свойство пламенеть углем в ночи, она вдруг опротивела молодому мужу, он втянул её в бракоразводный процесс, и Трахтина чуть ли не в конец разорилась. А у Эльвиры Тучкиной «открылась онкология», когда у неё пропал перстень с редким клюквенно-красным топазом. Некоторые из обкраденных вознамерились даже срочно продать свои дачи в Мочаловке, пусть себе в убыток, но дачи покупать никто не торопился.
«Всё это более чем вероятно. Вы не поверите, но камушки влияют на человеческие судьбы», — сказал следователю Анатолию Валерьяновичу Зайцеву известный Константин Порфирьевич, называвший себя лапидаристом. Некоторые из пропавших камушков были приобретены при посредничестве Константина Порфирьевича, и Анатолий Зайцев предпочёл для начала проконсультироваться у него. Константин Порфирьевич изучал драгоценные камни всю жизнь, подчёркивая при этом, что он именно лапидарист, а не ювелир. С ювелирами он лишь водил знакомство, в ранней юности успел застать самого Илью Маркеловича Вяхирева, а потом близко общался с вяхиревским «вьюношем», который до глубокой старости так и остался Пронюшкой. Константин Порфирьевич то ли унаследовал от Ильи Маркеловича очки в золотой оправе, то ли носил подобные очки в память о нём. Протирая их, лапидарист словоохотливо просвещал дотошного следователя:
— Вы никогда не задумывались, почему в ефоде ветхозаветного первосвященника и в основании Нового Иерусалима одни и те же двенадцать камней? Позвольте напомнить их вам: яспис, сапфир, халкидон, смарагд, сардоникс, сардолик, хрисолиф, берилл, топаз, хрисопрас, гиацинт, аметист. Каждый из этих камней соответствует знаку зодиака, и у каждого человека свой драгоценный камень, как свой знак. Обычно человек не только не знает своего камня, но ему тем более не принадлежит камень, которому он принадлежит. Отсюда путаница, называемая историей человеческого рода. Человек был в ладу со своим драгоценным камнем в золотом веке, но тогда человек просто любовался своим камнем, а не дорожил им. В серебряном веке камень отдалился от человека, и человек начал камнем дорожить. В бронзовом веке человек потерял свой камень и счёл драгоценными камни других людей, посягая на них. А может быть, люди слишком размножились, и на один драгоценный камень приходится слишком много людей. Так начались войны, а войны всегда из-за драгоценного камня. Вы думаете, Елена — это женщина? А я полагаю, это лунный камень, из-за которого ахейцы воевали с троянцами. Что такое истинная женственность, как не драгоценный камень? Вот почему лучшие ювелиры — скопцы, отсекшие мнимое из любви к драгоценному…
Анатолий вспомнил, что это относится и к Илье Маркеловичу, и к Пронюшке. Константин Порфирьевич выжидательно молчал. У Анатолия Зайцева мелькнуло подозрение, не напускает ли он туману, чтобы не отвечать на более прямые вопросы.
— А ведь вы, наверное, знаете, кто в преступном мире специализируется по брюликам? — спросил Анатолий.
Константин Порфирьевич и бровью не повёл:
— Не знаю, как насчёт преступного мира, а вот у драгоценных камней есть такое свойство: исчезать. Это вам каждый знаток скажет. Иногда они уходят из шкатулок, из ларцов, из футляров, из-под стекла. Иногда их удаётся найти, а чаще не удаётся. Может быть, они уходят к тому, кому они действительно принадлежат, может быть, ищут его, а может быть, возвращаются туда, откуда они произошли.
Анатолий Зайцев убедился, что от лапидариста больше ничего не добьёшься. Никаких улик против него не было, и Анатолий отказался от дальнейших попыток что-нибудь у него выведать. Оставалось только отправиться в келью под елью, в избушку при мочаловской церкви, где обитал со слепым Вавилой старец Аверьян, в миру следователь Игнатий Васильевич Бирюков.
Оказалось, что Аверьян вполне в курсе дела.
— Знаешь, — сказал ему Анатолий, — я начинаю думать, что это какая-то махинация владельцев. То ли они хотят сбить цену на брюлики, то ли, наоборот, поднять. От них ведь всего можно ожидать. Сам посуди, непонятно, как похитители проникают в дом. Ничего не взломано, ничего не отперто. Хитроумные запоры на их скрынях не только целы, всё заперто по-прежнему. Кто, кроме хозяина, мог отпереть шкатулку, где хранился камень, а потом запереть по-прежнему? У лапидариста есть все основания утверждать, что камни исчезают сами. Похоже, и он вовлечён в эту аферу. Никаких следов не удаётся обнаружить…
— Не совсем так. Появился кое-какой след, — ответил Аверьян и выложил на стол простой, отнюдь не драгоценный камешек, покрытый рыжеватым налётом.
Как ни щурил Анатолий глаза, он не видел на камешке ничего похожего на след.
— Недель через пять после пропажи, — продолжал Аверьян, — я осмотрел сад вокруг дома, где хранился похищенный топаз. Больная хозяйка пожелала увидеться со священником, то есть со мной. Дорожка в саду была когда-то вымощена камнем, изрядно разрушившимся теперь. И вот на одном осколке камня я обнаружил это.
— Что это? — недоумевал Анатолий.
— Так называемый эндолитный лишайник. Он заводится в глубине горных пород и постепенно разъедает их. Даже гранит со временем крошится от этого лишайника. От него пострадали и старинные стены готических соборов. Значит, кто-то занёс в сад на подошвах споры этого лишайника, кто-то из рудника…
— Какой-нибудь беглый зек?
— Таких беглых в Мочаловке вроде бы не замечено. Оставайся у меня сегодня ночевать. Я попробую кое с кем встретиться, и ты можешь присутствовать при встрече, если она состоится.
Поздно вечером Аверьян расстелил на столе подробнейшую карту Мочаловки. Различные точки на карте он помечал церковными свечками. Так в торт, выпеченный ко дню рождения, втыкают свечки по числу лет, чтобы потом зажечь их. Анатолий заметил, что Аверьян метит свечками дома, откуда похищены брюлики. К этим домам он присовокупил ещё два или три, откуда заявок по поводу краж ещё не поступало, Анатолий не успел спросить, почему он это делает. Аверьян зажёг свечки, и они образовали вполне определённую фигуру; печать с документа, молот, заострённый с одной стороны. Послышалось раздражённое покашливание, потом из тёмного угла донёсся скрипучий басок:
— Нечего мне бороду подпаливать. Я бы и так пришёл.
— Вот, рекомендую, — обратился к Анатолию Аверьян, — это и есть господин Пре Мног, Добро пожаловать, Пер Гном, — кивнул он в сторону тёмного угла.
Анатолий всматривался в приземистую тёмную, но вполне отчётливую фигуру в углу. Пер Гном не мог войти в дверь, он именно образовался из темноты: пузатый старичок в коричневом камзоле с длинной, как у Аверьяна, седой бородой.
— Вы намерены и дальше продолжать в том же духе? — спросил Аверьян. — Известно, что гномы дарят драгоценности, но что гномы крадут…
— А мы не крадём, мы изымаем, — возразил скрипучий басок, — изымаем недровый свет, которого оказалась недостойна ваша полость.
— Что за полость? — насторожился Анатолий.
— Вам пора понять, что мы все живём внутри земного шара. Ваша полость над нашей полостью, но это не значит, что вы выше. Нам светит один и тот же недровый свет. Наверху, как внизу, внизу, как наверху. Частицы или кристаллы недрового света — звёзды и драгоценные камни. Мы дали вам поиграть ими, а вы стали из-за них убивать друг друга. Пока вы меняли самосветы (так надо говорить, «самоцветы» — кощунственное искажение), так вот, пока вы меняли самоцветы на золото, это было ещё ничего, ибо золото — тоже сгущение недрового света. Но вы начали менять самоцветы на запачканную бумагу, — Пер
