Вопросы продолжали множиться, и только Макс начал думать, что ему стоило бы принять предложение Эллиота к жареной рыбе, бургундскому и откровенному разговору, как вой сирен оповестил, что налет закончен.
Он выбрался на крышу, где выкурил сигарету, наблюдая, как медленно рассеивается под порывами ветра густой покров дыма, висящий над Та-Куали.
Внизу во дворе сердитый отец Билокка старательно пытался выстроить в шеренгу компанию мальчишек, не замечая, что стоило ему повернуться спиной, как они строили рожи и делали оскорбительные жесты.
— Все в порядке, сэр?
Макс не заметил, как к нему присоединился Пембертон.
— Все прекрасно. Просто превосходно. Закурите?
Пембертон взял сигарету, и Макс прикурил ее для него.
— Я слышал, что Розамунда привела в порядок трубы.
— Она в самом деле это сделала. У меня даже имеется собственная ванна, хотя в трубах нет воды.
Розамунда нашла его в какой-то берлоге в Сент-Джулиане, где он жил с Копналлами. Их восемнадцатилетняя дочь Элизабет, бледное и симпатичное создание, склонная неудержимо краснеть, работала в военно-морском шифровальном департаменте в форте Сент-Анджело. Макс считал, что ее возбужденное состояние объясняется тем, что Пембертон жил с ней под одной крышей. Должно быть, та же мысль пришла в голову и Розамунде.
— Как Элизабет?
— Она прекрасная пианистка.
Все это звучало в стиле Джейн Остин: дочь касается клавиш слоновой кости ради симпатичного гостя. У Розамунды явно было что-то на уме, но пока он не мог понять, что именно.
— Я сделал это для еженедельного бюллетеня.
Макс взял лист машинописного текста.
— Быстро справились.
— Да, так получилось.
Он был неподдельно озабочен, когда Макс проглядывал текст.
— Размер подходящий. Я дам вам знать.
Решив заняться чем-то толковым, Макс стал читать, едва только Пембертон исчез за дверью.
Он пробежал текст дважды, желая найти в нем ошибку — что-нибудь, где-нибудь. Интонация была выбрана правильно, уверенная и смелая, но не триумфальная. Пембертон не обыгрывал героизм ребят из Манчестера, что стояли у пушек — это было ясно само по себе, — скорее он представлял молодых артиллеристов шахтерами в угольной шахте, которые медленно, но неудержимо пробивались к победе. Метафора с шахтами была гениальной находкой. В ней были отзвуки и опасности, и тяжелой работы, и коллективного труда, и в ней было воплощено воспоминание о людях, которые ежедневно исчезали с лица земли. Тема позволяла внести и юмористическую нотку. На Мальте не было угольных шахт. Эта деталь ускользнула от внимания итальянцев, которые в начале конфликта гордо объявили, что Королевская авиация уничтожила мальтийские угольные шахты, что вызвало бурное веселье по всему острову.
Пембертон сработал не просто хорошо, а больше чем хорошо. Статья была просто отличной. Но почему же она оставила его равнодушным? Несколько часов назад он сбежал бы вниз, чтобы поздравить автора.
Пембертон заслужил дружеский шлепок по спине и публикацию в бюллетене, но Макс-то знал, для чего все это делается: в массы пошла очередная ложь. Они отнюдь не были одной дружной семьей, стоящей против общего врага. Опыт, пережитый им в доме Кассаров, сделал это совершенно очевидным для него.
Он вспомнил то, что Чарлз Хедли, его бывший босс и учитель, объяснил ему вскоре после его появления в информационном отделе:
— Ты знаешь, что самое главное в нашей работе, старина? Я объясню тебе, это очень просто. Ложь может дважды обежать вокруг света, пока правда едва успеет натянуть сапоги.
Наверное, сейчас в этих словах правды было не больше, чем тогда, но Макс сразу же поймал себя на том, что занят главным вопросом: сила лжи — нечто, чем восхищаются и что лелеют.
Насколько больше гнева обрушили бы на него те скорбящие женщины у Кассаров, знай они всю правду о смерти Кармелы? Он предугадывал ответ: они были бы не так разгневаны.
Благодаря Лилиан он уже достаточно хорошо знал мальтийцев, чтобы утверждать: они проявили к нему уважение за честность. Они с древности были умными людьми.
Они видели, как цивилизации приходили на остров, который был их домом, и исчезали, а они по- прежнему оставались на нем — с их странным юмором, с их примитивным образом жизни и пылающим огнем веры. Может, их хозяева заслуживали чуть больше доверия, чуть больше уважения.
Макс понимал, куда сейчас направится, и знал причину, почему это сделает. Он был оскорблен, унижен и подвергнут угрозе военного суда, даже шантажу. Более чем что-либо другое, его разозлил шантаж. Использовать его дружбу с Лилиан, чтобы заставить подчиниться, было предельно низко.
Чувствуя, что снова готов ощетиниться, он закурил еще одну сигарету и сделал то, чего давно не делал, когда оказывался в затруднительном положении: он задал себе вопрос, какой бы совет дал ему отец.
Солнце стояло в зените, и жар, который волнами шел от цинковой крыши, был почти непереносим, но легкая прохладная дрожь пробежала по спине, когда к нему пришел ответ.
Городок Мтарфа лежал вдоль горного хребта к северу от Мдины, и на фоне неба доминировало строгой архитектуры здание 90-го военного госпиталя. Длинный комплекс палат и вспомогательных помещений включал в себя армейские бараки, где могло разместиться около тысячи коек для больных и раненых.
Симпатичная мальтийская сестричка из добровольческого корпуса наконец нашла Фредди в ожоговом отделении. Проблемой здесь была опасность инфекции, и она попросила Макса подождать снаружи. Нескольких беглых взглядов, которые он успел кинуть сквозь вращающиеся двери, когда сестричка входила и выходила, оказалось более чем достаточно. Часть пациентов были замотаны бинтами так, что походили на неподвижные египетские мумии. Другим смазывали свежие ожоги, промывали глаза или меняли старые повязки. В отделении кипела работа, предметом которой была человеческая плоть, то красная, то почерневшая и запекшаяся. Из-за дверей доносился запах эфира и слышалось болезненное бормотание раненых, одурманенных морфием.
Когда Фредди наконец появился, они вышли на длинную террасу на задах здания. С нее открывался величественный вид на холмы к северу, по ней бродили раненые, ловя последние лучи заходящего солнца, но чувствовалось, что они подавлены после прицельного налета на 39-й госпиталь в Сент-Эндрю.
Им впервые представилась возможность открыто поговорить об этой утренней встрече, и Фредди не стал ходить вокруг и около.
— Я должен снова явиться к ним. Мне не следовало втягивать тебя.
— Они ничего не станут делать, Фредди. Уверен, похоронят эту историю.
— Могу себе представить. Этим они и занимаются.
— И ты счастлив?
Фредди глубоко затянулся сигаретой и выдохнул дым.
— Нет, Макс, — чуть более твердым тоном сказал он. — Меня это не радует. Но что ты хочешь, чтобы я им сказал? Я придерживаюсь указаний своей совести. Первым я пришел к тебе. Это не сработало. — После короткой паузы он продолжил: — Кто-то вмешался, и это не я.
Честное признание. И от него не уйти.
— Это была Айрис.
— Айрис?
— Я никому больше не рассказывал.
— Прости, — сказал Фредди. — Я устал, толком ничего не соображаю, но ради бога, что заставило
