— Ну а ты в свое оправдание что говоришь?
— А ничего… Гитлеру я никогда не симпатизировал. Тем более я не мог в него верить. Ведь Гитлер и Муссолини — одного поля ягода. Кто убил Омара Мухтара? Муссолини! С Абу Хамидом я был в компании, пока не появился ты.
— Значит, Абу Хамид прав. Конечно, ты не изменник, но взгляды-то свои ты изменил.
— А сам Абу Хамид, думаешь, не переменился? Он больше не ругает русских и немцами не восхищается. Недавно в разговоре все хвалил тебя. Кямиль, говорит, светлая голова, раньше всех сказал, что Гитлера разобьют.
Кямиль улыбнулся.
— Таким, как Абу Хамид, нужно только вовремя открыть глаза. Он честный человек и просто заблуждался. Он рассуждал так: Франция и Англия наши враги. Раз Германия воюет с ними, значит, она наш союзник, а Гитлер — наш друг. Ведь из Берлина по радио все время твердили, что Гитлер друг арабов. А на деле он не друг, а самый заклятый враг всех народов, в том числе и арабов. Диктатор. А наш народ не любит диктаторов. Время их прошло. Мир изменился. Да и люди стали теперь другими…
— Я вижу, куда ты клонишь, — прервал его Таруси. — Хочешь, чтобы и я прозрел до конца. Но ведь я никогда, наверное, не стану философом, — усмехнулся Таруси. — Ты говорил правильные вещи. Однако твои слова не столько остаются у меня в голове, сколько западают в сердце. Я люблю свою родину — вот и вся моя философия. Готов за нее бороться, не вдаваясь в рассуждения. И бороться самоотверженно, не жалея своих сил и жизни.
— Вот за эту твою искренность я тебя и люблю.
— Я искренен, потому что и ты всегда откровенен со мной. Говоришь прямо, что думаешь. Этим и подкупаешь людей. Мне Касем Джаро сам рассказывал, как ему поручили избить тебя. А ты пришел в кофейню и, увидев Касема с приятелями, вместо того, чтобы скрыться, подсел к их столику. Поговорил с ними, и Касему стало вдруг стыдно. После этого он никому не позволяет сказать хоть одно слово против тебя.
Этот случай был хорошо памятен Кямилю, хотя с тех пор прошло уже много времени.
— Меня всегда поражает твоя убежденность и выдержка, — признался Таруси. — Ты никогда не теряешь самообладания, даже когда тебе одному приходилось держать бой с приятелями Абу Хамида. У тебя хватает терпения целыми часами объяснять что-то неграмотным рыбакам и рабочим порта.
«Значит, тебя привлекают не идеи, которые я отстаиваю, а мои личные качества, — подумал Кямиль, — мое отношение к людям… Впрочем, какая разница? Разве идеи существуют сами по себе? Они должны воплощаться в поступках человека. В отношениях между людьми…»
На перекрестке, у губернаторского дворца, они распрощались. Учитель пошел в сторону крепости, а Таруси зашагал вниз, к морю, к себе в кофейню.
Хотя было уже за полночь, в кофейне все еще сидели посетители. В основном это были рыбаки, которые по своему обыкновению собрались в углу около Халиля Арьяна. Один из них рассказывал о своем сегодняшнем улове, утверждая, что нет лучше рыбы, чем морской окунь. С ним не соглашались. Халиль, стараясь перекричать всех, расхваливал султанку.
— Султанка потому и называется султанкой, — кричал он, — она султан для всех других рыб!
— Э, бросьте вы спорить, братцы! — вставил свое слово пожилой рыбак, который занимался ловлей в реке. — В море — это не рыба. Вот форель — это рыба.
— В пресной воде разве рыба, — перебил его другой рыбак. — По мне, нет ничего вкуснее угря. Он слаще молодого барашка!
— Тьфу на твоего угря!
Мнения разделились. Одни отдавали предпочтение морской, другие — речной рыбе. Спор затягивался. Его могли не кончить и до утра. Таруси вышел на улицу, хотя подобные споры никогда его не тяготили.
«Вот их, наверное, не мучают сомнения, — подумал он. — Они любят свой промысел. Находят в нем счастье. Да и я сам не знал никаких мук и был счастлив, когда ходил в море, как они. А сейчас у меня появились какие-то новые заботы. Отчего? Ведь раньше меня нисколько не интересовало, что происходит в мире. Это меня не касалось. Что мешает мне теперь бросить все и отправиться в плавание? Что?..»
Таруси подошел к обрыву. Сел на свой излюбленный камень. Закурил. Мысли его невольно возвращались к тому, что он слышал сегодня вечером в доме Каабура. Вот-вот в городе могут начаться события. И неизвестно, как они будут развиваться, чем кончатся.
С Рахмуни они договорились, что Таруси пойдет в рейс сразу же после его возвращения из Александрии. Но сейчас появились новые, непредвиденные обстоятельства, связанные с возможным выступлением Муршида. Со дня на день можно ожидать решительной битвы с французами. Разве можно покидать город в такое неспокойное время? Купит ли кто кофейню — до нее ли теперь людям? Но даже если и удастся ее продать, он все равно не сможет уехать, пока не доставит в город оружие. Ведь он сам вызвался это сделать. Никто его за язык не тянул. А теперь, если он уклонится от этого, его назовут болтуном, подумают, что струсил. Скажут: «Улизнул Таруси, испугался. Он герой на море, а на берегу только в своей кофейне может воевать!» Тогда любой из его недоброжелателей постарается очернить его, как сможет. Для них это отличный повод.
«Нет! — твердо решил Таруси. — Сейчас уезжать мне нельзя. Я должен остаться по крайней мере до тех пор, пока не прояснится обстановка. Закончу все свои дела. Выполню свой долг. Внесу свою лепту в общее дело. Буду биться вместе со всеми до конца, сколько бы эта битва ни продолжалась…».
Море дышало глубоко и ровно, точно во сне. Волны тихо роптали, будто жалуясь берегу на свою судьбу, и, не найдя у него сочувствия, со вздохом откатывались назад. Таруси казалось, что они звали и его с собой туда, в море. «Зовут в море, а сами тянутся к берегу», — грустно улыбнувшись, подумал Таруси.
Ночь спешила на свидание с утром и в преддверии радостной встречи становилась все светлее и прозрачней. Рыбаки уже покинули кофейню, так, очевидно, и не закончив свой нескончаемый спор. Да и так ли уж нужно подводить черту? Они вернутся еще к этому разговору и завтра и послезавтра. Много, много раз. Ведь они ловят рыбу каждый день. И каждый день случается что-то. Новый улов — новое приключение, новая удача — новые невзгоды. Рассказывая об этом, они опять будут ссориться, спорить, доказывать, разубеждать. Потом придет новый день. С новыми надеждами, с новыми разочарованиями. И так до конца жизни. Таруси любит эту жизнь и дорожит ею, и она стоит того, эта жизнь, несмотря на все тяготы, беды, волнения и невзгоды.
ГЛАВА 7
Абу Хамид сосредоточенно бил молотом по раскаленному куску железа, будто наказывая его за излишнее упрямство. Брусок был красным, как угли, из которых его только что вытащили клещами. Абу Хамид, по пояс голый, вспотевший, настолько был увлечен работой, что не замечал ни жары, ни резкого запаха жарящегося где-то рядом мяса, ни беспорядка, царившего у него в кузнице, ни базарного многоголосого шума, ни пронзительных криков Абу Самиры. Не сразу заметил он и вошедших в кузницу Надима Мазхара и учителя Кямиля. Но, увидев их, засуетился, захлопотал, усадил на лучшие места, какие только можно было найти в кузнице, а сам устроился перед ними на полу. На лице Абу Хамида светилась счастливая улыбка, вызванная нежданным приходом таких уважаемых и, надо сказать прямо, редких для него гостей.
— Добро пожаловать! Добро пожаловать! — повторял взволнованный Абу Хамид. — Милости просим! Рад, очень рад таким дорогим гостям. Какой счастливый случай привел вас сюда? Чем могу быть вам полезен?
— Да, Абу Хамид, нам нужна твоя помощь, — ответил Надим.
— Сейчас нам тебя не хватает, как луны в темную ночь, — добавил Кямиль, щуря в усмешке глаза.
— Слуга ваш покорный, располагайте мною. Ваш визит для меня, как солнце в ненастный день. Один
