Извиваясь змеей, я должен буду преодолевать препятствия, запоминать обратный путь, учитывать каждый атом воздуха, который я потерял при спуске и сколько предстоит еще потерять при подъеме. Хватит ли у меня сил, чтобы превозмочь сопротивление этой стены, этой водной преграды, найти путь к выходу, выбраться через это узкое отверстие?
Я вспомнил отца: какое у него было доброе сердце, каким смелым он был! Как ему удалось отыскать этот склад керосина? Даже трудно себе представить, как он осмелился в одиночку бросить вызов такой опасности. Еще сегодня он был здесь, сегодня ночью. Стоял, как я сейчас, на палубе парохода, готовый, как и я, спуститься в трюм, но его сердце наверняка не колотилось так отчаянно, как мое. Неужели у него сердце из железа? Неужели море и постоянные опасности сделали его таким? Неужели в нем умерло чувство страха? А как он решился на этот риск? Как спустился в темный провал трюма в первый раз? Какая дрожь охватила его тело, когда он принял решение вплыть в эту темную пещеру? Думал ли о смерти? Неужели для него одно лишь сознание того, что квартал сыт, не испытывает муки голода, — высшая радость, а кусочек хлеба в руках малышей — высшее наслаждение в жизни? В жизни, которую он оставил. Я не понимаю своего отца, никогда не понимал. Я даже и не предполагал, что он обладает такой решимостью, энергией, такой готовностью к самопожертвованию, может до такой степени пренебрегать опасностью.
Однажды на реке он спас корабли. Отважился на дело, на которое не всякий моряк отважится. Но там все происходило днем, на поверхности воды. Несмотря на то что шторм был страшен, многие встретились с ним лицом к лицу, не испугались вихря, вступали с ним в борьбу. Они сражались с бурей под дождем и ветром, их захлестывали волны, и все-таки они не подвергались такой опасности, им не пришлось нырять в адски темную подводную пещеру. К тому же у всех была надежда выбраться обратно, спастись: можно было ухватиться за кусок дерева или выплыть, полагаясь только на свои силы. А здесь никто не может знать заранее, не попробовав на собственной шкуре, какой же страх испытывает человек, когда ему едва хватает воздуха для того, чтобы войти в подземелье, проникнуть в пещеру из железа, стараясь не заблудиться в ней. А воздуха в скованной обручами давления груди все меньше, дышать становится все труднее, труднее, и один аллах способен указать путь, направить в этой кромешной тьме, помочь вынырнуть на поверхность.
Много лет миновало с тех пор, а я все спрашиваю себя, был ли я прав, отважившись на поиск отца в затонувшем грузовом пароходе. Как я, побуждаемый сыновним долгом и восхищенный подвигом моряка, решился броситься навстречу опасности? Большая любовь всегда была способна творить чудеса. Первое чудо, свершившееся в этом грешном мире, было, как известно, порождено любовью. Все великое и непостижимое свершается во имя любви. И смелость, и безумные поступки — все во имя любви, из-за любви. Моя любовь к отцу была безгранична. Я настолько его любил, что его личность, можно сказать, властвовала надо мной, определяла всю мою жизнь, а желание не предать его память ни словом, ни делом всегда управляло всеми моими поступками и после его смерти.
Я сказал морякам, которые были со мной, что на дно парохода я спущусь один. Я буду предельно осторожен, постараюсь не рисковать и точно рассчитаю все свои действия. Но кто знает, что ждет меня там и что может со мной случиться? Юношеский задор побуждал меня к действию, подхлестывал, мне казалось, что я делаю нечто необыкновенное. Два чувства владели мной: страх и преувеличенное представление об опасности, чтобы оправдать этот страх. Стремясь спуститься на дно парохода, я придавал слишком большое значение своему поступку, расценивал его как необычный героизм, воображая, что будут говорить обо мне в квартале, как будут восторгаться мною женщины. Возможно, это было уже не тщеславие, а человеческая потребность в том, чтобы людская молва и всеобщее преклонение сделали меня таким же выдающимся человеком, каким был отец. В то время я не мог осознать все причины, но мое воображение непроизвольно ткало свою ткань из этой пряжи, рисовало величественную картину подвига.
Вняв совету товарищей, я снял кальсоны. Меня охватила дрожь, потому что кальсоны прикрывали мою наготу, а сняв их, я как бы оказался совсем беззащитным. Я стеснялся своей наготы, стеснялся моряков, которые были со мною рядом, а еще больше стеснялся моря. Мне казалось, что оно смотрит на меня во все глаза, наблюдает за мной, что оно не простит мне подобного поступка, накажет меня за это. Я искал место, где спрятать кальсоны. Но вода затопила все, не было ничего, на что можно было бы их повесить, кроме мачты. Я взобрался на мачту и повесил кальсоны на ее верхушку. Оба моряка смотрели на меня с удивлением. Несомненно, им было жаль меня. Своими действиями я показал им, как я еще молод и неопытен. Одного этого было достаточно. Как же я стану нырять на дно затонувшего парохода, не имея никакого опыта? Как встречусь со смертью лицом к лицу, если стесняюсь своей наготы? Как могу думать о столь ничтожных вещах? Зачем думать о том, что скажут люди на берегу? Конечно, они решили, что я совсем еще зелен, несерьезен, что мои поиски продлятся каких-нибудь несколько минут, после чего я поднимусь и объявлю, что ничего не нашел — да и как я мог найти! — вот что прочел я во взглядах моряков, да и теплое прощание, которого я так ждал перед погружением, оказалось весьма прохладным. Воцарилась тишина, и мы направились к люку трюма, в который я должен спуститься.
Мы проплыли над палубой парохода, пока не оказались над ее серединой. Я нырнул, чтобы найти трюмное отверстие, и выплыл, чтобы сказать, что оно прямо под нами. Теперь все ясно. Конечно, мой отец подобных действий не совершал — это было ему ненавистно. Я уверен, что он не думал о смерти, как я, ему и в голову не приходило прощаться со своими спутниками. Он шел к своей цели решительно. Я уверен, что в страшной темноте, когда впервые нырнул в трюм парохода, он не останавливался, не тратил время на обозрение того, что под ним и вокруг него. Он твердо знал, был убежден, что люк в трюм находится именно здесь; это место он определил еще на поверхности воды и поэтому нырял прямо к люку, отбросив все сомнения и чрезмерную осторожность. Он был абсолютно уверен, что стоит ему только спуститься, как через несколько минут бидоны с керосином всплывут над водой и все пройдет так, как было задумано.
Я огляделся вокруг. Мне почудилось, что я поки даю это бытие, отправляясь в далекое путешествие, конца которого никто не знает. Встреча лицом к лицу с опасностью — жестокое испытание для тех, кому приходится с ней сталкиваться впервые. Вот она, опасность, — прямо подо мной. Я плыву над ней, я и два моряка — плечо в плечо. Я набрал воздуха полную грудь, выбросил руки вперед и вертикально ушел в глубину. Мои товарищи нырнули и задержались у люка, я проскользнул между ними внутрь, оставив их наверху следить за моими действиями. Я оказался один, света стало меньше, а трюм широкий, словно бассейн для плавания. Я определил место, откуда падал свет, оно было как раз посередине. Туда я должен вернуться. Это выходное отверстие. Как бы далеко я ни заплыл, именно отсюда я должен вынырнуть на поверхность. Запаса воздуха в легких все еще было достаточно, чтобы пройти в конец трюма и вернуться. Глаза мои открыты. Руки с силой рассекают воду. Я несусь что есть силы. Нервное напряжение нарастает. Вот я внутри железной пещеры. Нужно разглядеть все, что есть вокруг меня. Пустота. Нет ни бидонов, ни товаров. Я не достиг ни одной стены трюма, значит, его объем больше, чем я предполагал. Но воздух кончается. Первый раунд окончен. Нужно немедленно выйти… Вот место, откуда падает свет, отсюда — наверх. Я устремился вперед, протянув руки, нащупывая дорогу. Забрезжил свет… вот уже я на поверхности… дышу глубоко… глубоко… Оба моряка спешат ко мне на помощь, предлагают опереться на их плечи, отдохнуть… делают мне знак молчать… Я закрыл рот… Чувствую себя так, будто родился заново… На миг закрыл глаза, мечтая снова очутиться на земле.
Можно предположить, что отец вытащил все бидоны из этого трюма. Ночью, при бледном свете луны, он не смог, очевидно, пробраться дальше этого трюма. Он работал вместе с моряками, как я сейчас. Нырял и сдвигал бидоны с места. В его задачу входило именно сбить бидон с места. Бидон отрывался от дна и поднимался, вода, завихряясь, сама подталкивала его к прорези люка, где его подхватывали разместившиеся над люком моряки, они бросали бидоны за борт, волны выбрасывали их на берег, а там ранним утром моряки собирали «урожай». Теперь я имел полное представление об этой операции. Да, все было именно так, как говорили моряки. Мне предстояло прочесать все трюмы, один за другим, ничего не делать наобум. Стоит мне удалиться от люка, как я окажусь далеко от места, откуда падает свет, и тотчас собьюсь с пути, заблужусь. Стану жертвой самомнения, собственного безрассудства.
Взошло солнце, приветливое, доброе. Хотелось, чтобы оно было более жарким. «Ничего, — подумал я, — скоро пригреет сильнее». Мне показалось, что я выхожу из колодца — трюм похож на четырехугольный глубокий колодец с холодной, мутной, дурно пахнущей водой. Я задыхался от тяжелого запаха. Пожалуй, я перерасходовал силы. Надо быть экономнее. Так поступают опытные моряки, так буду делать и я. С каждым погружением мне будет все привычнее находиться под водой, я буду более уверен в себе, не стану делать
