клетки его никогда не выпустят, ведь он нужен был им навсегда, до гробовой доски.
Приставленные к нему охранники недоумевали: зачем пленнику стремиться к другой жизни, когда к его услугам было все, когда исполнялось любое его желание или прихоть, любой каприз, лишь бы работал. Потому уникальные часы 'Юлисс Нордан' у него на запястье, наверное, были единственными на всем постсоветском пространстве. Что кривить душой, работа доставляла ему огромное удовольствие — уж это его хозяева знали, и не было человека, который бы не восхищался его талантом и золотыми руками. И все же пленник твердо знал, что убежит, — не было в природе таких сил, чтобы удержать в неволе его необузданную натуру. В таких случаях идет негласная, невидимая борьба интеллектов — между теми, кто охраняет, и теми, кого охраняют. У затворника насравнимая цель — жизнь, свобода, а у противоположной стороны — всего лишь интерес, выгода. Но было уже решено: обязательно переиграть противника, хотя нарастало чувство неравной борьбы, игры в 'кошки-мышки' на года, — так оно и вышло.
Неожиданно машина съехала с трассы и покатила по проселочной дороге к светящемуся впереди огнями аулу. Когда они остановились у добротного каменного дома, рядом с аккуратной мечетью из розового армянского туфа, женщина по-чеченски, вежливо, пригласила в дом, на чашку чаю. На что беглец благодарно ответил, что устал и подождет в машине.
Водитель не заставил себя долго ждать — через некоторое время он появился с канистрой и дозаправил свою колымагу. Вместе с ним к машине вышел один из его родственников: то ли отец, то ли дядя, а может, и старший брат. Приоткрыв дверцу 'Жигулей', тот поздоровался за руку с беглецом и посоветовал быть осторожнее в пути, и особенно в Грозном.
— Лихое время, лихие люди, — сказал он на прощанье и сделал по мусульманскому обычаю 'оминь'.
Жест невольно пришлось повторить и пассажиру, чего ему в душе делать не хотелось, все-таки он был христианином, православным. Но обстоятельства порою сильнее нас.
'Семерка', гремя чеченской музыкой, которой вполголоса подпевал неугомонный шофер, быстро вернулась на трассу и понеслась к Грозному. За всю дорогу они перекинулись всего лишь несколькими малозначащими фразами -водитель, несмотря на молодость и бесшабашность, понял, что попутчик чем-то чрезвычайно озабочен, хотя и пытается это скрыть, поэтому не стал навязываться в собеседники. А поговорить ему очень хотелось — ночной пассажир вызвал у них с женой невольные симпатии. Лишь в сонном пригороде столицы парень за рулем поинтересовался:
— Куда вас лучше доставить?
Пассажир, размышлявший об этом всю дорогу, коротко бросил:
— На автовокзал, пожалуйста.
Аэропорт исключался сам собой — он не имел при себе никаких документов. Правда, говорят, нынче и в поездах паспорта требуют, особенно у людей из опальной Чечни, так что лучшим транспортом для него оставался один — автомобиль.
Когда они подъехали на неожиданно оживленный ночной автовокзал, пассажир, отдавая обговоренную сумму, достал и протянул удивленному водителю еще одну стодолларовую купюру, сказав при этом:
— У тебя рядом с домом мечеть, зайди утром, помолись Аллаху, у меня большие неприятности.
— Чем я могу помочь? — загорелся молодой человек.
— Нет, спасибо, что можно, ты уже сделал. До свидания.
Этот жест не был свидетельством его минутной слабости или сентиментальности — он страховал себя на всякий случай, и страховал надежно: чеченец никогда не выдаст человека, признавшегося в беде или попросившего о помощи.
Несмотря на глубокую ночь, автовокзал бурлил: подъезжали и отъезжали машины, все больше частные, на громадной площади он не заметил ни одного автобуса или привычного глазу желтоватого такси в шашечку, все больше 'Жигули', разномастные 'Волги' и, конечно, иномарки, раньше, чем где-либо, прописавшиеся на Кавказе и в близлежащих районах: на Ставрополье, Кубани и в Ростовской области.
Беглец неспешно прошелся по территории, беспристрастно осматривая номера, и быстро понял, почему так ожил частный извоз. Самолеты летали нерегулярно, поезда отменили с полгода назад — он об этом читал в газетах, да и в разговорах слышал. 'Нет худа без добра', — припомнил он русскую пословицу, выходило, что все это ему на руку. Судя по номерным знакам и зазывающей братии, он мог уехать куда угодно, и в Нальчик, и во Владикавказ, и в Сухуми, и в Ставрополь, но ему нужно было только в Ростов. Однако машин на Кубань не было...
Осматривая владения автовокзала, он наткнулся на задах на шашлычную, тут же с рук продавали и хинкали, наверное, приготовленные где-нибудь в близлежащих домах. Беглец подумал, что не мешает перекусить перед дальней дорогой. Видимо, от нервного напряжения он вдруг почувствовал острый приступ голода. Выбрав из обшарпанных пластиковых столов наиболее приличный, он заказал полдюжины шашлыков из баранины и тарелку грузинских хинкали, — за эти годы он пристрастился к ним. Вскоре за стол к нему, с такой же тарелкой пельменей, изготовленных на пару, подсел какой-то шустрый молодой парень, но ему не дали и пяти минут спокойно перекусить, то и дело подбегали водители — утрясали цену и маршруты, жаловались друг на друга. Да, это была удача -в лице владельца автостанции, ну не самого, конечно, скорее главного подручного, — хозяин в эти минуты скорее всего развлекался где-нибудь. Улучив минуту, кавказский пленник обратился к парню по-чеченски:
— Братан, не можешь отправить меня срочно в Ростов? На суд опаздываю, грех, если не успею...
Парень внимательно оглядел сотрапезника, и, видимо, найдя его вполне кредитоспособным, дружелюбно ответил:
— Святое дело. Понимаю. Но ростовских машин, к сожалению, сегодня нет. Правда, безвыходных положений не бывает, не так ли? Можно поискать желающих проскочить до Ростова... Не найдем добровольцев, заставим, но только это будет стоить... — он немного призадумался, — восемьсот баксов...
— Восемьсот для меня многовато, брат. Телеграмму час назад получили, некогда было родню обежать, постарайся договориться за пятьсот. — Ему не хотелось, чтобы эти ушлые ребята почувствовали, что он при деньгах, и добавил еще: — Только чтобы машина была новая, а не колымага, и водитель один — я могу его подменить на трассе.
— Хорошо, хорошо. Люблю людей серьезных. Время смутное, дорога долгая... Ночь... Но тебе повезло, я ведь сам отправляю. Меня зовут Абдулла, кликуха Зуко, — запоздало представился парень и протянул через стол крепкую руку с цветной татуировкой.
Новый знакомец с латиноамериканской кликухой пропадал долго, больше часа, — беглец успел за это время пару чайников опорожнить, — как вдруг прямо к столу, несмотря на все запрещающие знаки вокруг, подрулила бежевая 'Волга' со ставропольскими номерами.
— Вот тебе славный скакун, братан, и водила — парень проверенный. Если что, я его из-под земли достану, — частил вывалившийся с заднего сиденья Абдулла. — Гони сто долларов аванса, а остальные четыре сотни Андрюхе на месте, и счастливого пути!
Беглец протянул Зуко стодолларовую купюру, и машина, дав длинный музыкальный аккорд из неувядающего на Кавказе 'Сулико', мощно рванула с места.
'Прощай, Чечня! Прощай, Грозный! Прощай, кавказский плен!' — хотелось кричать беглецу, но он с трудом сдержался, хотя сердце, казалось, вот-вот выскочит от радости.
'Волга' ставропольского Андрея, видимо, постоянно моталась на Северному Кавказу, потому что на постах ГАИ он выходил не волнуясь, со служивыми людьми здоровался небрежно за руку и разговаривал запанибрата, ничто не осталось без внимания наблюдательного пассажира. И это также было удачей - значит, не станут проверять документы и рыться в его сумке: и то, и другое было крайне нежелательным. Машина была оснащена приемником с магнитофоном, но записи у Андрюхи оказались сплошь блатными, и беглец время от времени просил переключиться на радио. Слушая последние известия из Москвы, он невольно с улыбкой ловил себя на мысли, что вот-вот прервется передача и чеченское радио сообщит в эфир о побеге тщательно охраняемого пленника, его приметы, примерный возраст и во что тот одет. Эта нелепая мысль, впрочем, навела его на более серьезные раздумья. Только в машине Андрея он осознал, что три года — а это в ошалевшей России большой срок — он жил нереальной, почти киношной жизнью и следовало, чтобы не вляпаться в очередную историю, резко переключиться на настоящую, суровую,
