безжалостную действительность, ту, что мелькала за окном стремительно несущейся к Ростову машины. Расслабиться он не мог себе позволить еще долго.
И, пытаясь вникнуть в эту новую жизнь, он спросил водителя:
— Судя по номерам, вы ставропольский... Как там относятся к своему знаменитому земляку простые люди, интеллигенция?
— К Горбачеву, что ли? — переспросил тот на всякий случай.
— Да, к нему, конечно, он ведь один у вас так высоко залетел...
— И слава Богу! Хватит одного ирода. — И парень зло, непечатно выругался.
— За что же вы его так? Он ведь вам свободу дал, предпринимательство разрешил. Раньше, наверное, так откровенно не покалымили бы...
— А раньше в этом и необходимости особой не бы-ло, — отозвался Андрюха. — На Ростов дважды в день из Грозного мягкий автобус ходил, и билет стоил восемнадцать рублей. А с вас Абдулла сколько взял? Вот то-то и оно — людям мозги не запудришь, прозревать начал народ.
— Да, я вижу, вы политик, прямо трибун, — подзадорил беглец заведшегося с пол-оборота парня.
Тот вдруг рассмеялся:
— А вы словно с луны свалились, как сказочный Иванушка, три года на печи просидевший: про Горбачева спрашиваете. Другие за это могут и морду набить... Пока он в Россию-матушку только нищету и раздор принес, а скоро, ох скоро, чую, и кровь русская прольется. Я хоть и простой работяга, а у вас в Чечне каждую неделю бываю и вижу, что войны не миновать. У вас полмиллиона людей под ружьем, по закону каждый чеченец имеет право носить оружие, автоматы на базаре рядом с арбузами продают, патроны, как картошку, ведрами покупают. Разве можно было такому недовольному и воинственному народу горы оружия оставлять, тяжелую артиллерию, минометы, 'Град', самолеты. Туда уже скот отовсюду угоняют, транспорт, поезда грабят в открытую. А дураки в Москве шлют составы с добром и шлют, и нефтепроводы двадцать четыре часа в сутки гонят сырую нефть в Грозный на переработку, а свои заводы дома без этой самой нефти стоят. На денежки русские Дудаев армию строит, автоматы 'Борз' на поток поставил. Наверное, в Москве, в Белом доме и Думе, многим от него перепадает: и за грузовые составы, и за нефть, и за оружие. Народ все видит, все понимает... Знает, что от нашего ирода — язык не поворачивается назвать его земляком — ниточка тянется, он эту кашу заварил. Были раньше на Руси Иваны Сусанины, а пошли ныне Мишки Горбачевы... — закончил парень горестно и надолго замолчал.
'Вот и первый экскурс в реальную жизнь состоялся. Чего доброго, еще и по морде схлопочешь за такие вопросики', — подвел невеселые итоги пассажир. О том, что в Чечне готовятся к войне, он знал как никто другой и, как русский человек, маялся, что не может сообщить куда надо о грядущей беде, а тут, оказывается, об этом знает рядовой водила. В Отечественную немцы уже, что называется, у нашего порога стояли, а мы им все отправляли состав за составом: с хлебом, углем, сталью... снова на грабли наступаем, только, пожалуй, похлеще — сами вооружаем и кормим своих будущих убийц.
Но о политике сейчас думать не хотелось, какой-то внутренний голос нашептывал: 'Ты о себе позаботься вначале, кто ты сейчас без имени, без фамилии, без паспорта?'
Без документов нынче и шага не ступишь, кругом границы, шлагбаумы, и везде требуют 'аусвайс'.
Похитители были настолько уверены, что он у них в руках навсегда, что как-то, окрыленные первыми успехами и пребывая в добром расположении духа, один из них обмолвился, что его не только выкрали, но и инсценировали его смерть в автокатастрофе. Не пожалели угнанной машины, а двойника по моргам, среди неопознанных и невостребованных трупов, целую неделю подбирали. Постарались на славу, чтобы никому и в голову не пришло искать похищенного, — ведь он мог понадобиться таким людям, которые могут кого хочешь из-под земли достать. Помнится, задал им вопрос: 'Ну а поминки вы по мне справили?' На что собеседник, хохоча, ответил: 'Нет, фантазии не хватило, — и добавил: — Но точно знаем, частенько тебя поминают, говорят, что вот мастер настоящий был, чистодел!'
'На какое же имя у меня были паспорт и права три года назад?!' -невольно пришла на ум странная мысль, и вспомнил он, что звался в ту пору Игорем Трофимовичем Селезневым. Но похитителям важна была не фамилия его, нужен был слух: дескать, в жуткой дорожной катастрофе насмерть разбился и сгорел знаменитый Туглар, — вот они и похоронили его как Тоглара.
Беглец сам любил готовить операции долго, тщательно, потому и оценил сметку чеченцев: зачем им лишний раз обострять и без того натянутые отношения со славянскими группировками в Москве. Если бы о его похищении узнали воры старой школы, люди его окружения: Япончик, Захар, Сильвестр, Шакро-старый, Сво, они бы тут же организовали достойный 'бартер', благо в белокаменной для этого именитых и богатых чеченцев хватало с лихвой. Но что было — быльем поросло. И выходит, что он как бы заново родился. От этой мысли беглец немного повеселел и даже улыбнулся, однако улыбка эта была мимолетная...
'Как же меня будут звать с завтрашнего дня?' — опять задумался пассажир, но, как ни старался, не мог вспомнить свое 'новое имя'. Такое с ним случилось впервые: он обладал феноменальной памятью, вероятно, мог соревноваться на сцене с тем, кому приходится запоминать целые страницы текста, с первого раза продекламировать только что прочитанную поэму. Когда в обиходе появилось незнакомое слово 'компьютер', как-то в застолье, пытаясь кому-то доходчиво объяснить, что это за зверь такой, Шакро, тогда еще без приставки 'старый' — сказал: 'Ну, это как Тоглар... Только компьютеров много, а Тоглар один'. Тугодуму сразу стало ясно, что компьютер — прежде всего феноменальная память, помнит все и навсегда. И вот память не сработала, подвела... 'Наверное, старею или устал, перенервничал', -невесело усмехнулся Тоглар.
В Ростов он рвался сейчас не из любви или сентиментальности — не было там ни верных друзей, ни сердечных привязанностей, ни тем более родни. Просто там, в районе завода 'Ростсельмаш', был оборудован тайник, к нему он и торопился. Таких тайников у него было около десятка, многие из них ныне оказались за границей — в ближнем зарубежье, теперь там свои паспорта, и тайники скорее всего были утеряны для него навсегда. Вот и ташкентскую фамилию он помнил — Сулейманов Рефат Шакирович, 1947 года рождения, крымский татарин. Но ростовский тайник от Чечни оказался самым близким... 2
Убаюкиваемый мерным ходом машины и нытьем про расчудесную, но горькую блатную жизнь, вспомнил пассажир и другое, давнее — первую отсидку и первого учителя. Это он наставлял: на воле надо помнить о черной полосе в жизни и быть готовым в ней, чтобы везде, веером, по стране были разбросаны тайники. Имеешь в запасе полдюжины документов — и в такой большой стране сам черт тебе не страшен, хотя и повязаны вроде все обязательной пропиской — ну, это для лохов. Так говорил его Учитель, первым распознавший его редкий талант. Но за лоха его никогда не держали, с первых же дней в лагере стали величать Мастер, это уж потом, когда время кликух пришло всерьез, появилось Тоглар — прозвище не уголовное, — так прозвали его еще студентом, в мединституте на первом курсе.
За окном уже проносились чисто русские деревни — земля свободолюбивой Ичкерии, где он томился в неволе, осталась позади. Одна блатная песня на кассете, которую врубил водитель, сменялась другой, шофер замолчал надолго, невесело размышляя, что в случае войны его снова забреют в солдаты — только четыре года, как он отслужил срочную, и военная профессия у него дефицитная, не отвертеться, — сапер...
А Тоглар, вглядываясь в придорожные селения, вспомнил деревню пятидесятых: темную, холодную, неустроенную... Похожие картины мелькали сейчас за окном, и он неожиданно провалился памятью в детство, когда еще был жив отец, а его самого звали Костиком, Костей Фешиным. Он родился в маленьком местечке Мартук, что на полпути между Оренбургом и Актюбинском, в казахстанских степях, — теперь, выходит, в чужом государстве. Родился в неподходящее время, в войну, в лютом декабре 1943 года. Отец его, Фешин Николай Николаевич, родом из Казани, в сорок втором был тяжело ранен под Смоленском и попал в Оренбург в тыловой госпиталь. Там и познакомился с его будущей матерью — Зоей Григорьевной Валянской, работавшей в госпитале медсестрой. Отцу ампутировали по локоть левую руку, зашили и заштопали во многих местах и комиссовали подчистую. С безруким мужем, фронтовиком-орденоносцем, беременная мать и вернулась в отчий дом, в поселок, стоявший на границе России и Казахстана, да и какая граница — лишь на картах.
'Отец...' — мысленно произнес седеющий мужчина на заднем сиденье мчавшейся в ночи 'Волги'. Не полных шести лет шустрый Костик пошел в школу, значит, это случилось осенью 1949 года. Пожалуй, с тех
