Нравственный образ истории

подписал договор не глядя. Да, именно не глядя, чтобы потом на следующих переговорах уже в ставке короля под Смоленском, клятвенно побожившись, отказаться от своей подписи, коль скоро он не читал грамоту. До такого изощрённого иезуитства Русские даже в клятвопреступничестве не доходили.

Дипломатия Жолкевского на этом не окончилась. Чтобы разделаться со всеми, кого он считал опасными для своих планов, гетман предпринял следующее.

Во-первых, «ради всеобщего спокойствия», он взял под стражу Царя-инока Василия Шуйского и двух его братьев, которых потом увёз с собою в Польшу и выдал там за своих пленников. Во- вторых, он убедил «Семибоярщину» направить к королю под Смоленск большое посольство. А в состав посольства гетман Жолкевский включил всех неугодных ему людей и главных соперников королевича Владислава - князя Галицына и митрополита Филарета в первую очередь. Отправить сына Филаретова, юного Михаила, в Польшу он не мог, это было бы слишком заметно. Но главное, считал гетман, следовало удалить отца, остальное устроится.

Кроме тех, от кого требовалось избавиться, Жолкевский включил в состав посольства и группу изменников. Они, по планам гетмана, должны были вернуться, согласившись на условия короля, и занять в думе освободившиеся места. Возвращение лиц, неугодных полякам, не предусматривалось. Далее, отправив посольство, Жолкевский подумал о себе. Представляя, что произойдёт в Москве, когда откроется правда (ведь отряд поляков был не так велик), опытный в политике гетман решил убраться восвояси своевременно. До своего отъезда он пытался убедить шляхту закрепиться на окраинах Москвы, чтобы в случае чего окружить Китай-город и Кремль. Но паны ответили ему: «Напрасно ваша милость считает Москву такою могущественною, как была она во время Дмитрия, а нас такими слабыми, как были те, которые приехали к нему на свадьбу... Мы теперь приехали на войну». Хищники польские хотели скорее добраться до царской казны и других сокровищ Кремля. О будущем они не думали, полагая достаточным иметь в заложниках московских вельмож. Скоро к ним прибыл Александр Гонсевский (бывший посол). Жолкевский передал ему командование, а сам уехал, что называется, «от греха подальше», и скоро предстал перед королём со своими «живыми трофеями».

Сигизмунд, раздражённый мужеством воеводы Д.Б.Шеина и других несгибаемых защитников Смоленска, пришёл ещё в большую ярость, когда увидел «пленного» Царя Василия, который не захотел ему кланяться. В иерархии государей Царь-император стоит выше короля (по сути, коронованного князя); но кроме того, Шуйский не был пленником, его вывезли из Москвы обманом, в результате измены. «Он же крепко мужественным своим разумом напоследок живота своего даде честь Московскому Государству и рече им всем: "не довлеет Московскому Царю поклонитися королю... не вашими руками взят бых, но от Московских изменников..."»

Злобу свою недалёкий король перенёс на всё Московское посольство. Прибывших в конце октября послов поселили в палатках и так держали всю зиму до Пасхи, да ещё и кормили плохо.

Патриарх Гермоген, провожая митрополита Филарета со слезами на глазах, знал, что они прощаются навсегда. Под Смоленском Филарет должен был крестить королевича Владислава и после того везти в Москву. На других условиях - никаких договоров с поляками не подписывать. Король же собирался навязать послам свою волю.

Разумеется, нашлись в посольстве и раскольники, и предатели. Их поляки, наградив, отпустили домой. Но те, без чьих подписей документы не имели силы, стояли твёрдо и выдержали все мытарства. Наконец, 26 марта, в Светлый (Пасхальный) Вторник, Сигизмунд потребовал русских послов к себе. «Поляки, - пишет А.Д.Нечволодов, - объявили послам, что они будут немедленно отправлены в Вильну, и запретил им вернуться в шатры, чтобы взять необходимые для дороги вещи. Затем их взяли под стражу и отвели по избам: Филарета Никитича посадили особо, а князей Галицына и Мезецкого и Томилу Луговского вместе». Так они провели Пасху 1611 года, и потом ещё много светлых праздников встретили в польских темницах. Вернулись же на Родину далеко не все.

На помощь Смоленску никто не шёл. Да и послать войско было некому. В Кремле засели поляки, бояре оказались в заложниках. В Калуге правил Вор, Марина Мнишек была беременна. В конце 1610 года петля вражеская, сделавшись двойною (польской в Москве и воровской в Калуге), затянулась в два узла.

Но воровской узел неожиданно лопнул. Тушинский Вор погиб.

ПОЛЬСКИЙ УЗЕЛ

«И предаде я в руки врагов и

обладаша ими»

(Пс.105,41).

Год 1610-й разрешился тем, что под Калугою, 11 декабря, произошло убийство. Самозванец царик незадолго до того приказал умертвить бывшего при нём Касимовского хана Урмамета. В отместку за единоплеменника князь Петр Урусов (крещёный татарин) пригласил царика на охоту и в лесу убил его. Голову Самозванца, в доказательство свершившегося, татары отослали в Москву, а сами помчались в Крым.

С Мариной Мнишек случилась истерика. В ярости она рвала на себе волосы и бегала среди войска, призывая всех к лютой мести. Заруцкий с казаками изрубили татарский отряд в 200 человек, но беглецов Урусова догнать уже не могли.

После смерти Вора, пишет С.М.Соловьёв, «лучшие люди, которые соглашались признать Царём Владислава из страха покориться "казацкому царю", теперь освобождались от этого страха». Отныне действия против поляков никого ни с кем не связывали. «Тушинцев» как таковых не стало. Правда, в Ивангороде объявился ещё один «казацкий царь», Вор Сидорка, который потом засел во Пскове. Но сей смутотворец не был так опасен для Москвы, как прежний «Тушинский вор». Да ещё у Марины родился сын (не исключено, что сын Заруцкого), и назвали его Иваном. Однако в историю сей младенец вошёл под именем «Маринкина ворёнка». Сама она с того момента открыто сошлась с атаманом Заруцким, и тот объявил «Ворёнка» наследником Московского престола.

Силы воровских войск с тех пор перегруппировались. «Старое казачество» донское ушло от Заруцкого в ополчение князя Д.Т.Трубецкого, а «новые казаки», из беглых крестьян и разбойных шаек, остались и провозгласили «своим царём» Ворёнка. Прокопий Ляпунов, более не связанный присягою, оставил воровской лагерь и двинул рязанские дружины на поляков, занявших Москву. Честный князь Дмитрий Пожарский присоединил свою рать к ополчению Ляпунова.

Ляхи в Москве после отправки под Смоленск «Большого посольства» и с уходом гетмана Жолкевского перестали стесняться. Заняв Китай-город и Кремль, они объявили о «раскрытии заговора» и более не церемонились с боярами. Теперь вся столичная знать, кроме явных изменников, сделались заложниками интервентов. По кремлёвским стенам расхаживали шведские наёмники (изменившие Шуйскому под Клушино), а князья И.М.Воротынский, А.Ф.Засекин, А.В.Галицын (брат Василия Васильевича, захваченного ляхами вместе с Филаретом) сидели под арестом. Остальные бояре были не в лучшем положении. Гонсевский же их именем издавал приказы. А предатели Михайло Салтыков, князь Василий Масальский, Иван Грамотин стали советниками польского начальника. Особенно усердствовал перед оккупантами торговый мужик Федька Андронов. Его приставили к царской казне. Знатный М.Салтыков завидовал возвышению «смерда», и оба строчили друг на друга доносы. Ян Сапега передавал доносы королю. По мнению историка С.Ф.Платонова, Сигизмунду «оставалось сделать всего один шаг, чтобы объявить себя, вместо сына, Московским Царём: надо было только образовать в Москве покорный себе "совет всея Земли", который его бы избрал на Царство».

«К счастью, однако, - пишет А.Д.Нечволодов, - до этого дело не дошло. Жители Москвы