Нравственный образ истории

все ожидали и знали, что это произойдёт, но не чаяли, что случится так скоро.

Отправляясь во Фракию со сравнительно небольшим отрядом, кесарь Алексей Стратигопул обещал царю расспросить там местных жителей, как обстоят дела у латинян. Ибо их положение в Константинополе казалось безнадёжным. По дороге полководцу сообщили, что рыцари Балдуина II, по предложению венецианцев, на их кораблях отправились грабить черноморский город Дафнусий. Раздумывать было некогда. Стратигопул решил воспользоваться ситуацией. Пятьдесят храбрецов из местных греков, под командой некоего Кутрыцака, хорошо знавшего подземные коммуникации византийской столицы, пробрались через старинный водосток, сбросили со стен латинскую стражу и, раскрыв ворота, громко запели славословие царям. Это был условный сигнал. Конница Стратигопула ринулась в спящий город. Франки почти не сопротивлялись. Император Балдуин II бросил свои регалии (корону, меч) и поспешил на венецианский корабль вместе с папским лжепатриархом Джустиниани.

Когда срочно вернувшиеся из похода рыцари подошли к Константинополю, то за стенами его увидели дым горящего Венецианского квартала, а на самих стенах - греческих воинов. Тогда они поняли, что их «Романии», просуществовавшей более полувека, пришёл конец, и что им самим пора убираться восвояси следом за своим бежавшим императором.

Взятие Константинополя состоялось 25 июля 1261 года. Палеолог, находившийся в то время в Лидии, узнал о победе через несколько дней. На Успение был назначен его торжественный въезд в освобождённую столицу. В оставшееся время царь надеялся уладить конфликт с патриархом, ибо тот, покинув Никею, упорно не желал участвовать ни в церковных, ни в государственных делах.

Патриарх Арсений Авториан хранил дружескую верность дому Ласкарисов. Он и прежде не симпатизировал Михаилу Палеологу, возглавлявшему заговор и сидевшему в тюрьме ещё приФеодоре II. Тем паче он не прощал новому императору захват власти и отстранение законного наследника. Однако вернуть кафедру в Константинополь патриарх давно стремился, и это могло стать поводом к примирению.

Создатели Никейского царства не спешили занимать город Константина даже тогда, когда овладели почти всей Византией. Уже ни турки, ни болгары, ни сами крестоносцы не могли им помешать. Тем не менее, Ласкарисы не торопились. Во внешней политике Феодор II следовал курсом своего отца Иоанна Ватаци, а тот смотрел на вещи мудро и практично. Ватаци дорожил не блеском двора, не славой властителя Царьграда, но реальной мощью той державы, которую он создал и продолжал наращивать вопреки тщеславным устремлениям знати. Его внук, царевич Иоанн Ласкарис, лишился трона. Престол захватил Михаил Палеолог, который все накопления Ватаци использовал на взятие Константинополя, а затем - на реставрацию древней Византийской монархии во всём её блеске и былой пышности. В угоду аристократам Палеолог отменил указы против роскоши и прочие распоряжения Ватаци. Провозглашая торжество олигархов, пострадавших от крайностей национальной власти, Палеолог сознательно разрушил здание Никейской державы. И за его словами о свободе, правосудии, о награждении достойных, уже слышались раскаты гроз, грядущих на империю ромеев; слышались отзвуки новых смут и дворцовых переворотов; виделось кровавое пламя заката Византии.

На первых порах Михаил Палеолог пожинал обильные плоды никейских посевов. Возведённый на трон архонтами (высшей знатью), он раздавал им поместья и вольности. Он торопился. В 1260 году патриарх Арсений, поддавшись уговорам, помазал его (Михаила) на царство, как соправителя сироты Иоанна. Под нажимом двора и синода он начал помазывать Палеолога первым. Малютка Ласкарис, ожидая своей очереди, стоял в стороне. Да так и остался стоять, имея на голове не венец (стемму), а просто повязку с драгоценными камнями. К участию в таинстве царевича не допустили. Патриарх, увидев, как грубо он обманут Палеологом, в гневе удалился в уединённый монастырь, бросив все дела. Синод был потрясён, испугался и сам император. Трон под ним неожиданно зашатался. Народ помнил о добродетелях Ватаци и чтил память Ласкарисов. Не жалея их золота, Палеолог взялся за примирение враждующих партий. Он тратился так, что подрывалось финансовое благополучие империи. Своей цели он добился. Но позже, когда Византия столкнулась с труднейшими национальными задачами, Михаилу открылась вся пагубность его деяний, совершённых в начале царствования.

После вероломного коронования Палеолога патриарх перешёл в оппозицию. Сместить его по закону не представлялось возможным. Ереси в Церкви не было. Письменного отказа Арсений не давал. Избранный синодом Никифор не получил поддержки большинства епископов и вскоре умер. Хартофилакс (начальник царской канцелярии) Иоанн Векк (будущий патриарх-униат) распространил тогда слух о своём видении, будто бы все архиереи скоро перемрут. Положение Палеолога осложнилось. И тут пришло сообщение о взятии Константинополя.

Для императора то было настоящей удачей. Его сторонники ликовали. Им предстоял возврат в «акрополь вселенной», как писал о Царьграде сам Палеолог. Престиж мировой столицы - Второго Рима - тешил сердца честолюбцев. Сбылись и чаяния патриотов, ожидавших изгнания ненавистных латинян. Не радовалось только население Малой Азии, трудами которого создавалась мощь Никейской державы. С уходом двора в Константинополь оно теряло власть, близкую народу; теряло героя Феодора I, который в одном из сражений лично зарубил турецкого султана; теряло патриархально-хозяйственный режим Иоанна Ватаци. Ведь даже при нервнобольном и жестоком Феодоре II любой крестьянин мог прийти к воротам дворца и просить у самого царя управы на сильных мира. От простых людей уходила твёрдая власть, сохранявшая нацию, не разорявшая народ поборами, чтившая обычаи и местные отношения. И та богатейшая казна государства, что прежде покрывала все непредвиденные расходы на нужды подданных, теперь утекала в карманы ловких, ненасытных до роскоши царедворцев. Самой же империи,начиная с малоазийских областей, грозило обнищание материальное и духовное.

«Новому Константину», как теперь величали Михаила Палеолога, необходим был внешний блеск. Его вход в столицу Византии обставлялся с особой пышностью. С супругой Феодорой и двухлетним сыном Андроником царь приблизился к «Золотым вратам». Мечта его детства исполнилась. Михаил оглянулся на своих сестёр. Старшая из них, добродетельная Марфа, растила его как мать в доме своего мужа. Вторая, Евлогия (та, что принесла весть о победе) в детстве баюкала брата песенкой: «Здравствуй, царь, войдёшь в столицу через Золотые ворота». Теперь он стоял у этих ворот. Только радость его отравляли терзания совести. Ведь по совету льстивой и злой Евлогии он, уезжая в Царьград, отдал страшный приказ. По велению Михаила палачи отправились в Магнисию, где томился царевич Иоанн, ослепили несчастного ребёнка и увезли в крепость Никитиаты (недалеко от Никомидии). А Константинополь приветствовал его (самодержца-узурпатора), словно избавителя, ниспосланного Богом.

Въезд Михаила Палеолога напоминал собою крестный ход. Впереди несли чудотворную икону Одигитрии; молились перед Студийским монастырём, служили в Святой Софии, читали акафист, составленный Акрополитом (воспитатель Феодора II состоял в заговоре вместе с Палеологом). По окончании торжеств Михаил вновь послал за патриархом Арсением и убедил его вернуться, но уже не в Никею, а прямо на «Вселенскую кафедру», что, видимо, и сыграло решающую роль. Прибывший в столицу патриарх помазал Палеолога вторично, уже в Софийском Соборе. И с тех пор он стал известен под именем Михаила VIII. На византийский трон взошла новая династия, последний царский род в истории Второго Рима.

Алексею Стратигопулу за освобождение града Константинова были оказаны воинские почести. Целый год его имя поминалось на богослужениях вместе с именем царя. Двор ликовал, ликовали жители Константинополя, ликовала Греция. Не многие, правда, знали, во что обойдётся им восстановление разрушенной столицы со всеми её дворцами и домами знати, но в те дни это не шло в расчёт. Всё население - от Фессалоник до Атталии - ощущало себя единым народом. Из многолетней борьбы византийцы вышли сплочённой нацией, вдохновлённой патриотизмом Древней Эллады, но главное - утвердившейся в Православном самосознании. О возрождении античности не помышлял почти никто. Церковь стала для всех родным домом, более близким, чем прежде, стала исключительно своей, греческой. Ни о какой унии с латинством не могло идти и речи. Лишь небольшая часть книжников, увлечённых западной схоластикой, да беспринципные политики допускали возможность союза Православия с папством. Народ же полагал: латинству на Востоке не бывать. Так же думали и на Руси, где княжил в то время Святой