Нравственный образ истории

подал. Хищники вели себя мирно. Под стенами Рязани они развернули торжище, предлагая горы награбленных товаров. А чтобы усыпить бдительность воеводы, послы ханские поднесли ему грамоту «об уплате дани». Поскольку, мол, Москва смирилась перед ханом, то незачем и воевать. Пусть рязанцы открывают ворота и выходят на торг. Цены самые низкие. Хабар грамоту взял и задержал у себя, отпустив послов с миром. Потом вызвал немца Иордана, начальника пушкарей, и дал ему секретное поручение. Когда наутро у Рязанских стен скопилось множество злодеев со спрятанным под халатами оружием, и басурманы ждали открытия ворот, чтобы внезапно ворваться в город, их опередил залп из всех орудий, заранее замаскированных в бойницах. Картечью в упор пушкари расстреляли тьму татар и казаков, а затем рязанцы сделали молниеносную вылазку и посекли ещё множество бегущих врагов. После чего ворота наглухо закрылись.

Магмет-Гирей скрежетал зубами. Он потерял едва не треть своих нукеров, отдал Хабару грамоту с печатью великого князя и теперь должен был срочно отступать. Так как получил известие о подходе войск московских с севера и о наступлении с юга татар астраханских, бывших с крымцами в лютой вражде. Оставляя пленников и награбленное, злодеи поспешно бежали в Таврические степи. А находчивый и решительный Иван Хабар Симский за избавление Руси от «повторного ига», или, лучше сказать, «ига бумажного», был возведён в боярский чин и вскоре стал наместником великого князя в Рязани. Василий III возлюбил Хабара и приблизил ко двору его сына. С тех пор внесённый в Разрядную книгу Государеву род Хабаровых пополнил ряды высшей Российской знати.

В дальнейшем воевать с Магмет-Гиреем Василию Иоанновичу не пришлось. Этого хана убил его же сообщник, нагайский мурза Мамай, который затем ворвался в Крым и произвёл там страшное разорение, а казаки Дашковича тем временем жгли Очаков, принадлежавший крымцам, и татарские улусы в низовьях Днепра.

Испугавшись приближения русской рати в 150000 человек, из Казани бежал Саип-Гирей (он сделался потом ханом в Бахчисарае). Казань же он оставил на младшего брата Сафу, который, как ни странно, сумел защититься, отстоял город и просидел там до 1530 года. Тогда уже сами казанцы, побитые Иваном Бельским и Михаилом Глинским, выгнали Сафу-Гирея и покорились Василию III.

Таковы, вкратце, внешние дела, бывшие в пору великого княжения Государя, наречённого в народе «Новым Константином». Но были ещё и дела внутренние. О них наш рассказ в следующей главе, где опять мы встретимся со Святым Иосифом Волоцким и Нилом Сорским, и с вездесущим защитником еретиков князем-иноком Вассианом.

ТЕРНИИ ПРАВЕДНЫХ

«Окрест нечестивии ходят»

(Пс.11,9).

Василий III принял бремя власти, когда ему было 25 лет. Его племянник, несчастный Димитрий, томился в заключении. Василий не освободил его во избежание смуты, хотя и жалел, и всячески старался утешить, понимая, что не Димитрий, бывший во время заговора ещё отроком, виновен в происшедшем. Государь щедро одаривал узника, но тот в своей роскошной тюрьме всё равно тосковал и от тоски умер совсем молодым, не дожив до тридцати лет. Это случилось в 1509 году.

Годом раньше (7 мая 1508-го) преставился Преподобный Нил Сорский. Он завещал ученикам своим не хоронить его тело, как «недостойного погребения», а бросить в лесу на съедение зверям. Такие крайности аскетического самоуничижения иногда наблюдались у Афонских иноков. И возможно, пишет А.В.Карташев, «эта экстравагантность проповедника нестяжательства и была причиной молчания о нём, когда в XVI в., при митрополите Макарии, и в XVII в., при патриархах, соборно проводились канонизации Русских Святых. Лишь в новое синодальное время в XVIII в., когда подорван был в самом его основании идеал русского монастыря-землепашца... имя преп. Нила незаметно, но дружно вносится в русские святцы». Ученики не вняли завету Нила и погребли его, и поставили крест, «камень положиша и на нем написаша лето, месяц и день преставления», и, как положено, отпели, отслужили панихиду.

Преподобный Нил прошёл сквозь тернии земного бытия и упокоился. А Святому Иосифу Волоцкому ещё в течение семи лет предстояло нести тяжкий крест, на тернистом пути незаслуженных оскорблений, гонений и старческой немощи. Уже с 1503 года иноков Волоколамских начал притеснять удельный князь Феодор, беспутный наследник их бывшего благодетеля Бориса Волоцкого. А когда в 1507 г. Иосиф «дал свой монастырь в великое государство», то есть упросил Василия III принять его обитель под свою власть, тогда на старца обрушился правящий архиерей.

Сменивший Святителя Геннадия архиепископ Новгородский Серапион был более склонен потакать тайным недругам Иосифа, и вообще отличался крутым нравом. Мало того, что князь Феодор Борисович подкупил Серапионовых чиновников, сам владыка взъярился на Преподобного за его якобы непослушание. Передача богатейшего Волоцкого монастыря из удела во владение державного и, стало быть, под омофор Московского митрополита, означала для Серапиона утрату важнейшего источника доходов. Благословлять такое правящий архиерей не собирался. Тем не менее, Иосиф посылал к нему за благословением. Только гонца задержали в Торжке. Шла моровая язва, на дорогах стояла карантинная стража. Посланец опоздал. А великий князь с митрополитом Симоном не собирались ждать. Они и без благословения Серапиона сами решили вопрос о передаче монастыря. Возможно, полагает ряд исследователей, они это сделали умышленно, дабы лишний раз утвердить непререкаемость верховной власти. Да не таков был архиепископ Серапион. Во гневе он обрушился на Иосифа, обвинил его в самочинии, отлучил его от причастия и отстранил от богослужения. При этом сам Серапион нарушил устав Церкви, ибо запретил игумена без согласия митрополита, чем прогневал Симона и, главное, великого князя Василия III.

Соблюдая наложенный на него запрет, Иосиф не дерзал ослушаться. Он не служил, не причащался, пока не получил разрешительной грамоты от митрополита. Серапиона же тем временем вызвали в Москву и за его собственное самовольство отлучили Собором епископов.

С канонической точки зрения всё исполнили точно, хотя по сути, может быть, и не милосердно. Власть центральная утвердила себя, явно унизив епархиального архиерея. Впрочем, и того тоже по-иному было не унять. На вопрос митрополита, почему он наказал Иосифа, не разобравшись в деталях дела, Серапион заносчиво ответил: «Волен я в своем чернеце», словно Волоцкий игумен был его холопом. Вот она, удельная гордыня. И конечно, с приговором Собора непреклонный владыка тоже не смирился. Как писал потом Иосиф, он (Серапион) «смотрит во всем, еже свое гордостное мнение сотворити, да и говорит такие речи: все де на грех поступали, один я за правду стал». И надо сказать, упорство Серапиона, заключённого в Андроников монастырь, через несколько лет возымело действие. К строптивому старцу пошли на поклон почти все, кроме Иосифа, который понимал и видел те силы, что стояли за не смирявшимся Новгородским архиепископом. Вассиан (Патрикеев) тогда уже вернулся из Белозерской ссылки, и его клевреты на все лады восхваляли «несправедливо осуждённого» Серапиона.

И.Хрущёв, завершая свою книгу о Волоцком, говорит: «Церковь, осенившая венцом святости Иосифа, Серапиона и Максима Грека, как бы примирила разногласия». Только сие пресловутое «как бы», вместо «именно так», не даёт автору самому увериться во мнении до конца. Ибо по логике такого «примирения» (то есть прославления противников Иосифа), в данном списке не хватает князя-инока Вассиана. Ведь он (Патрикеев-младший) - наипервейший недруг Преподобного. Однако даже в наш век «всеобщего согласия» навряд ли найдутся желающие канонизировать одиозного князя-инока. Для прославления в сонме Святых одной вражды к Иосифу Волоцкому всё-таки недостаточно.

По Хрущёву, когда Серапион отлучил Иосифа, тот, «несмотря на то, что был тяжело болен - не дерзнул причащаться... он [Иосиф] сам считал себя связанным, хотя и был отлучён неправильно, и к тому