— А почему я должен сердиться? — притворно удивился Джанни и зашагал по улице Сант- Андреа.
— Разве ты не был зол на меня? — повторил молодой сицилиец, следуя за ним.
— Вероломство составляет часть твоей привлекательности. Я всегда принимал тебя таким, какой ты есть, — ответил Джанни.
— Главное, не делать из этого трагедию, — усмехнулся Марк-Антонио, вспоминая, какими оскорблениями они обменялись два года назад в Нью-Йорке.
— Я тоже так считаю, — согласился Джанни.
Марк-Антонио хлопнул его по плечу и весело рассмеялся:
— А как у тебя дела с неотразимым Ромеро? — Слухи о романе наследника великого Петера Штрауса с молодым аргентинским гонщиком были излюбленной темой разговора в спортивных кругах.
— А как графиня? — в свою очередь спросил Джанни.
— Несносная женщина.
— Ты это говоришь, просто чтобы доставить мне удовольствие.
— Я ее не выношу, — повторил модельер.
— Мир велик. Места хватает всем. Стоит лишь лечь на другой курс.
— Я узнал о несчастье с Мистралем, — переменил тему Марк-Антонио. — Удивительно, как он остался цел. Хвала Всевышнему.
— Насколько я знаю, он уже вне опасности.
— Это ведь Рауль подсек его, верно?
— Да, вроде бы. Жуткую профессию они себе выбрали.
Они шли рядышком, болтая, как старые друзья.
— Ты скучал по мне? — спросил Марк-Антонио.
— Ужасно, — признался Джанни.
— Я бы с радостью вернулся к тебе на работу, — модельер ответил откровенностью на откровенность.
— Шанталь придет в бешенство, если услышит, что ты говоришь, — заметил финансист.
— Я решил ее оставить, — заявил молодой человек.
— А она об этом знает?
— Пока еще нет. Она ждет меня в гостинице, чтобы вернуться в Париж. Мы с ней поцапались, — объяснил Марк-Антонио.
— Ей будет тебя не хватать, — злорадно засмеялся Джанни.
— Обойдется. Ей больше нравятся женщины. А таких парней, как я, она при желании найдет с дюжину на любом углу, — равнодушно пожал плечами сицилиец.
— Но второго такого гениального модельера ей не найти.
— Ты думаешь? Иногда я сам себе кажусь мыльным пузырем. Не думаю, что я так уж много значу, поверь мне.
— Вижу, на тебя нашла стихия самобичевания. Я понимаю. Со мной тоже такое бывает. Я возвращаюсь в Нью-Йорк прямо сегодня. Дневным рейсом, — проговорил Джанни с напускной небрежностью.
— Ты мне так и не ответил, — напомнил Марк-Антонио. Он был как на угольях.
— Встретимся в аэропорту, — предложил Джанни с довольной улыбкой. — В час, — уточнил он, останавливая встречное такси.
Он был уже в машине, когда зазвонил его переносной радиотелефон. Ответив, он услыхал в трубке дрожащий и немного гнусавый, словно слегка простуженный, детский голосок:
— Говорит Фьямма Гвиди. Мне надо поговорить с господином Джанни Штраусом.
— Я слушаю, — ответил он. — Ты меня ищешь?
— Да, синьор, — подтвердила девочка. — Мне очень нужно с вами поговорить.
В его жизни было два момента, заставлявших его испытывать чувство вины: его извращенность и вот эта девочка, дочь его отца, о существовании которой он всегда старался забыть.
— Когда? — спросил он просто.
— Прямо сейчас. Если вы приедете ко мне в гостиницу, я буду вас ждать в той комнате, где телевизор.
— Постараюсь не заставлять тебя долго ждать, — обещал Джанни. — Изменим маршрут, — обратился он к шоферу. — Едем в отель «Плаза».
3
Фьямма сидела в середине голубого диванчика, сложив руки на коленях и не сводя неподвижного взгляда с Джанни Штрауса, направлявшегося к ней по полутемному телезалу, совершенно пустому в этот час. На ней были «вареные» джинсы и голубая футболка с надписью «Я люблю Нью-Йорк». Ему казалось невероятным, что девочка с болезнью Дауна проявила такую незаурядную изобретательность. Правда, надо было признать, что над ней здорово потрудились врачи. Всячески способствуя развитию ее природных задатков, они совершили настоящее чудо и превратили Фьямму в необыкновенное существо.
— Привет, — сказал Джанни, подходя к ней.
— Привет, — ответила она, не трогаясь с места.
— Ты хотела со мной поговорить? Я пришел.
— Мама велела мне уйти, когда вы в первый раз пришли нас навестить. Но мне надо знать, что у меня за брат, которого я совсем не знаю. Я немножко путаюсь в словах, кажется, я что-то не так сказала, вы меня извините, синьор, — начала она.
Джанни сел в кресло рядом с ней и протянул ей руку для рукопожатия. Она в ответ протянула свою.
— Рад познакомиться, сестренка, — улыбнулся он, блеснув очками в золотой оправе. — Я тоже немножко стесняюсь. Знаешь, мне сорок лет, и у меня плохой характер.
— Ну, характер — это такая штука, что тут никто не виноват. Это ведь от рождения, верно? — рассудительно заметила Фьямма.
— Я знал, что ты есть, но ни разу тебя не навестил, — покаянно признался он.
— Мама мне еще не рассказала про нашего отца. То есть, я хочу сказать, про Петера Штрауса. Но она все время очень устает. Каким был наш отец, синьор? — с трогательным простодушием спросила девочка.
— Он был великим человеком. Он очень любил Марию, а я ей завидовал. И моя мать тоже, — он сам поражался тому, с какой легкостью нашел общий язык с этой малышкой.
— Когда кто-то умирает, его обязательно называют великим человеком, — возразила Фьямма.
— Мистраль жив. Но он тоже великий человек.
— Это правда. Я думаю, мама может полюбить только особенного человека. Но вы мне так и не сказали, какой был Петер, — напомнила она, возвращая его к волнующей ее теме.
— Он был великаном. Думаю, он весил больше ста килограммов. Настоящая гора. У него были светлые волосы и голубые глаза. И он был очень строгий. Должен признаться, я его всегда побаивался. Он создал огромное богатство только благодаря своему таланту. Он родился в бедном маленьком доме на реке Лиммат, в Цюрихе. Его отец работал в каменоломне, а мать была прачкой. Он не хотел учиться, говорил, что его всему научила жизнь. Когда ему было двенадцать, он сел в Генуе на торговый пароход и отправился в Южную Америку. В тридцать лет он был уже богат и женился на моей матери. Она австрийка и сейчас живет в Инсбруке. Она была замечательной пианисткой. Но их брак никогда не был счастливым. Когда отец умер, мне досталось в наследство колоссальное состояние, и теперь я с трудом стараюсь его сохранить. Понимаешь, он был предпринимателем, а я нет. Беру ссуды в банках, чтобы залатать дыры, но стоит мне заткнуть одну, как тут же где-то открывается другая. Наверное, скоро я просто все продам. Что ты еще хочешь знать, Фьямма?
