называлось «стать мужчиной». Все знали, что дом Ооба обзавелся собственной армией, но закрывали на это глаза.
Время от времени наиболее смелые граждане Хасиро пытались бороться с диктатурой, но кончали такие люди плохо: один погибал в автомобильной катастрофе, другой вдруг ни с того ни с сего выбрасывался из окна, третий «случайно» тонул в реке. Заключение полиции было неизменным: самоубийство или несчастный случай. Никто, конечно, этому не верил, но разумнее было держать язык за зубами, а то, того гляди, сам станешь жертвой «несчастного случая».
Сигэёси Оти, отец Томоко, владел маленькой типографией. Он начал выпускать — то один раз в месяц, то два — самодельную газету на двух страничках, в которой призывал уничтожить «черный квартал» и разоблачал связь полиции с мафией. Свой «Вестник» он бесплатно раздавал горожанам. Такой уж это был человек — не мог молчать, когда кругом царил произвол. Вначале он все делал сам: и собирал материал, и читал гранки, и печатал, и распространял.
Иссэй Ооба был вне себя от ярости. До него самого газета еще не добралась, но открытое письмо руководству городской полиции о том, что оно попустительствует мафии, встревожило мэра. Ведь за полицией стояли городские власти, критика адресовалась им. Это был открытый бунт.
Никто еще не осмеливался так дерзко выступать против хозяев Хасиро. Даже корреспонденты местных отделений центральных газет, зная, что их могут исключить из пресс-клуба и тогда неоткуда будет брать материал, освещали внутреннюю жизнь города крайне осторожно.
Молодчики из клана Накато взялись за дело. Типография была перевернута вверх дном, в станки насыпали песку. Полиция приехала только когда якудза закончила свою работу.
Но Сигэёси не отступил. И его мужество начинало находить поддержку среди горожан. Читателей у «Вестника» становилось все больше, росло число добровольных помощников из молодежи. У жителей Хасиро за долгие годы подневольного положения накопилось немало обид против семейства Ооба. Журналист купил ротационную машину и создал настоящую редакцию — сотрудников теперь у него хватало.
Сигэёси намеревался повести фронтальное наступление на империю Ооба. Давно известно, что чем жестче диктатура, тем больше у нее тайных внутренних врагов. «Вестник Хасиро» находил поддержку повсюду. В пресс-клуб его репортеров не допускали, но они не нуждались в официальных пресс-релизах, их статьи всегда точно освещали самые больные проблемы города.
Как ни старались городские воротилы держать свои махинации в тайне, правда неизвестными путями просачивалась наружу. Мысленно аплодируя смельчакам из газеты, истосковавшиеся по справедливости горожане буквально проглатывали статьи в «Вестнике», разоблачавшие делишки городских властей.
Окрыленный поддержкой земляков, Сигэёси Оти развернул широкую кампанию по очистке Хасиро от преступности. Жизнь редактора постоянно находилась в опасности — что ни день враги устраивали всякие пакости.
И Оти, и его сотрудников засыпали угрозами — некоторые из журналистов даже «эвакуировали» свои семьи, тревожась за безопасность близких. Но популярность «Вестника» возрастала, проводимая им кампания дошла до центральной прессы. И как раз тогда, когда борьба начинала приносить плоды, Сигэёси Оти внезапно погиб — прямо на городской улице.
Дело было зимой, он переходил через обледенелую мостовую, и его сбила машина с номерными знаками соседней префектуры. Шофер сказал в свое оправдание, что он впервые в этих местах и не подозревал, какой сильный здесь гололед, поэтому затормозил слишком поздно. Для обвинения в преднамеренном убийстве оснований не было. Виновника привлекли к ответственности за нарушение правил движения и преступную неосторожность.
Со смертью главного организатора затеянная им кампания утратила силу, сдулась, как проколотый воздушный шарик. Горожанами овладело отчаяние: раз уж с Оти совладали — значит, надеяться не на что, думали все. С помощниками крамольного редактора расправились поодиночке — вскоре в редакции не осталось почти ни одного из них. Взамен в «Вестник» проникли люди Ооба, и газета сделалась такой же беззубой, как все прочие.
Как-то так вышло, что контрольный пакет акций оказался в руках мэра, и теперь «Вестник Хасиро» превратился в личный печатный орган клики Ооба.
Когда Томоко пришла в редакцию, здесь была уже вотчина мэра. Наверное, хозяева города получили особое удовольствие, беря на работу в переродившуюся газету дочь мертвого врага.
Поначалу у Томоко еще оставались какие-то иллюзии: ей не верилось, чтобы в «Вестнике», в который отец вложил всю свою страстную душу, ничего не осталось от прежнего духа.
Увы, ничего в сегодняшней газете не напоминало о недавнем прошлом. Выстроенная отцом твердыня рассыпалась в прах, а на развалинах сидел разжиревший от неправедных доходов враг.
Томоко овладела та же безысходность, которую испытывали сейчас все жители города. Смерть сестры усугубила ее подавленное состояние. Правда, в гибели Мисако зловещий род Ооба, кажется, замешан не был. Старшая сестра слыла молчальницей, любила уединение, тем, что происходило вокруг, не интересовалась, жила в своем собственном мире. Трудно представить, чтобы кто-то мог затаить на нее зло. Компания «Сумиэ», где она работала, находилась в Ф. и с империей Ооба никаких связей не имела, так что Мисако не могла располагать какой-либо опасной для хозяев Хасиро информацией. Как бы то ни было, смерть сестры окончательно лишила Томоко решимости продолжать дело отца.
В ставшей неузнаваемой газете Томоко вела женскую страницу, занималась вещами, совершенно ей неинтересными, и чувствовала, как год за годом уходит молодость. Вот она уже сравнялась годами с покойной Мисако, а подходящего спутника жизни пока не было видно.
Многие ухаживали за Томоко, привлеченные ее броской, современной красотой, но ни один не затронул ее сердца. Она уже начинала думать, что здесь, в Хасиро, она своего избранника не встретит.
«Вестник Хасиро» — прежде единственный оплот оппозиции — изменился до неузнаваемости; почти все сотрудники былого состава исчезли — кто по своей воле, кто по чужой. У Томоко было ощущение, что мужчины сегодняшнего Хасиро — сплошь верные подданные империи Ооба. Вчерашние читатели отцовской газеты снова склонили головы перед властями, танцевали перед ними на задних лапках.
Чтобы молодость не пропала зря, надо было бежать из этого города прочь. Но старая мать не хотела покидать родные места, уезжать в неизвестность. Кроме Томоко, у нее никого не осталось на всем белом свете, и она умоляла дочь ничего не менять в их жизни. Разве можно было бросить мать одну? И Томоко махнула рукой на молодость — пропадай она пропадом. Жизнь отца теперь представлялась ей каким-то инфантильным геройствованием. Ведь все так просто — держись с Ооба заодно и будешь цел и сыт. Конечно, такая жизнь попахивает болотом, зато тишина и покой.
Да, в городе безраздельно господствует клика Ооба, но мирных обывателей-то они не трогают. Главное — вести себя смирно, и можно ничего не бояться. Отец погнался за какими-то там идеалами, вот и не сносил головы.
Если бы даже ему и удалось свалить всемогущее семейство, неизвестно, чем бы все кончилось. Может, для города настали бы куда более черные дни. Лучше уж пусть будет одна голова, так для всех спокойней. Иссэй Ооба для Хасиро — и царь и бог. Если бы не он, началась бы анархия. Все чаще в последнее время Томоко повторяла: «Как глупо вел себя отец». Исчез он, нарушитель спокойствия, и в городе вновь наступили мирные времена. Конечно, под затянувшейся кожицей копится гной, но снаружи, по крайней мере, все выглядит вполне благополучно.
А еще в последнее время Томоко часто ощущала на себе чей-то взгляд. Кто-то наблюдал за ней, но непонятно, кто и откуда. Очевидно, следили за ней уже давно, да только она раньше не замечала.
Не очень-то приятно чувствовать, что на тебя постоянно смотрят чьи-то глаза, да еще непонятно чьи. Но в обращенном на нее взгляде не было враждебности, скорее симпатия — за это Томоко могла бы поручиться.
Однако неизвестность все же тревожила. Не раз Томоко пыталась перехватить устремленный на нее взгляд, но безуспешно.
Она убеждала себя, что все это напридумывала, но инстинкт подсказывал — за ней действительно наблюдают. Тут как раз все и произошло.
В тот день Томоко брала интервью, и домой ей пришлось возвращаться поздно вечером, почти ночью.
