пути добывать, где вепря или сохатого завалить, где рыбой разжиться, а где просто купить у хозяина барана или корову. В бескрайних степях и лесах азиатских надеяться кроме как на себя не на кого. Набрали и одежды теплой, зимней, хотя выезжали по теплу еще.
Перед отъездом отслужили торжественный молебен в церкви на Городище, и князь простился с семьей, поцеловал княгиню с дочерью. Княжна Евдокия захныкала — укололась об усы отцовы. Сына Василия, подхватив под мышки, поднял на уровень глаз своих.
— Ну, Василий Александрович, остаешься за меня. Слушайся кормильца с посадником и Данилыча. Худому не научат. Но привыкай и своей головой думать.
— Хорошо, батюшка. Буду думать.
— Научись из лука стрелять, сулицей владеть. Ворочусь — проверю.
Василий обещал все исполнить, и князь, кольнув его в щеку усами, опустил на землю.
У коня, у стремени, стоял его кормилец Федор Данилович. Сам хотел посадить своего воспитанника в седло. Ратными успехами князя загордился кормилец до того, что к старости спесивиться начал. Занедужил тем, от чего ученика своего берег. Потерял почти все зубы, одной кашей пробавлялся, но чем старее становился, тем ревностнее берег и честь и имение князя.
Окромя Александра Ярославича никого из князей в воинской доблести не отличал. И все разговоры начинал с одного: «Вот мой Ярославич…»
Да что старик, сам Александр иногда ловил себя на этом, начиная вдруг: «Вот как-то мы с Данилычем…» — и начинал улыбаться невольно, дивя собеседника неуместным веселием.
Он действительно любил старика нежно, как мать. Наверное, оттого, что тот заменил ему и мать, и отца, и няньку в далекие ранние годы. Был его первым, а оттого и самым памятным наставником.
— Ну что, Данилыч, простимся?
— Простимся, Ярославич, — заморгал часто-часто старик, пытаясь сбить слезу набегавшую.
Они обнялись, расцеловались, князь молвил ему негромко:
— Смотри, Данилыч, чтоб все…
— За дом свой думки не держи, Ярославич, все соблюду, — отвечал растроганно кормилец. — Ты там с погаными полегче, не оплошай.
И хотя обоз был мирным, выезжали в порядке боевом: вперед поскакали дозорные, затем князь с послом Каир-беком, за ними Андрей с Пинещиничем, потом несколько татар — спутников Каир-бека, а далее возы с подарками и прочей поклажей под охраной гриди. В обозе все вооружены, даже Лучебору велено было напялить легкий калантарь[103] и пристегнуть короткий меч на пояс.
— Ну, с богом, — сказал князь, трогая коня.
Каир-бек покосился на Александра, усмехнулся лукаво и сказал:
— До Итиля[104] с твоим богом едем, князь. За Итилем я свой бог звать буду.
— Хорошо, Каир-бек. Пусть будет так. Лишь бы боги наши не ссорились.
XII
ЗА ТРИДЕВЯТЬ ЗЕМЕЛЬ
— Ну что, князь Александр, — сказал Батый, отхлебнув кумыса из серебряной чаши. — Ты плохой мне совет дал, в Каракоруме не хотят великим князем Святослава, говорят, стар, моложе надо. Теперь тебе быть все же придется.
— Я сказал тебе о нашем обычае, хан. А все остальное в твоих руках.
— Да, в моих. Но не все, Александр. Не все. Надо мной великий хан есть.
«Но он же умер», — хотел сказать Александр, но смолчал, чтобы не раздражать Батыя, который оказался ныне в подчинении у женщины. И так видно, что ему такое положение не по душе. Еще бы, он — завоеватель едва ль не полумира, имеющий двадцать шесть жен, должен подчиняться жене умершего сродного брата Гуюка лишь потому, что она захватила престол в Каракоруме.
«Нет, он этого долго не потерпит. Наверняка уже задумал что-то, да разве скажет».
— Ныне получишь в дорогу от меня подарки, — усмехнулся Батый. — Теплые козьи шубы, сапоги валяные, малахаи тебе с братом и свите. Покупай на базаре сани, коней татарских и отъезжай в Каракорум. Дорога долгая, Каир-бек будет тебе провожатым.
Когда русские князья удалились, хан сказал Каир-беку:
— Проводишь их в Каракорум ко двору Огул-Гамиш. Найдешь там Мункэ и скажешь ему: брат Бату остается верен тебе, как и прежде, и стрелы у него всегда остры. Повтори.
— Я найду хана Мункэ и скажу ему: брат Бату верен тебе, как и прежде, и стрелы у него остры, — сказал Каир-бек.
— Ты упустил слово «всегда», — заметил Батый.
— … и стрелы у него всегда остры, — повторил Каир-бек.
— Но запомни, Каир-бек, если эти слова услышат другие уши, я велю связать тебя и выбросить на съеденье волкам. Ступай.
Батый не знал грамоты. Да если б и умел писать, вряд ли доверил бы пергаменту то, что задумал. Он затевал тайную охоту, в которой главной добычей был престол великого хана. И добыть его Батый хотел не для себя, а для племянника великой ханши Мункэ, который, в отличие от тетки, любил Батыя и преклонялся перед его военным талантом. Он участвовал в его походе на Русь, вместе с ним захватывал и уничтожал русские города. Разве могла великая ханша предположить, что крепче связывает воинов не престол и милости, а поле ратное.
Если на престол в Каракоруме сядет Мункэ, то хозяином в империи станет Батый. Впрочем, не нужна ему вся империя, с него достанет свободы рук в своих подвластных землях.
Через два дня русские князья выехали из Сарая и отправились по степи прямо на восход. Ехали они на простых санях, запряженных маленькими мохноногими конями, умевшими в любое время года добывать себе корм в степи самостоятельно. Лишь татарин Каир-бек верхом был, словно сросся с седлом.
По совету Сартака Александр оставил в Сарае почти всех своих гридинов.
«Много людей — много корма надо. А с ханской пайцзой вас никто не тронет, разве что волки. Ну да днем они побоятся, а ночевать вы в ямах будете».
Обоз сразу сократился почти вполовину и составил чуть более десяти саней. Эх, если б не везти еще подарки, то и пятерых бы саней хватило. Но без подарков ехать нельзя, без них не только не пустят к ханше, а даже не сообщат ей о прибытии князей в столицу.
Даже вон Каир-бек, имеющий приказ хана сопровождать русских, за все платы требует. Едва выехали из Сарая, он поравнялся с санями, в которых князья ехали.
— Князь Александр, дорога трудный, долгий впереди. Положи мне плату на корм.
— Хорошо, Каир-бек. Сколько?
— За каждый день одну гривну.
— Ого! — не удержался князь Андрей и спросил: — А сколько ж дней нам до Каракорума ехать?
— Дней сто, а может, чуть больше.
— Так куда ж ты столько серебра денешь?
— Не бойся, князь Андрей, — оскалился татарин. — У меня в этой суме бывало столько, что я мог купить весь ваш обоз с люди.
И, хохотнув, ускакал вперед.
— Рожа поганая, — проворчал Андрей, запахивая плотнее шубу. — Ты почему сам не положил ему плату? Сказал бы, хватит тебе гривны на неделю, нехристь.
— Я ведь не купец, Андрей, да и ты не от торгового корня. Разве не заметил: у них кто больше платит, у того скорее дело делается.
— Но они же нас обдерут как липку.
— Верно. Обдерут, — согласился Александр. — Но столы, чай, за нами оставят. И потом, — он
