Было спрошено даже о здоровье «драгоценного брата нашего» хана Батыя.
— Хан Батый крепок, здоров, как и сын его Сартак, — ответил Александр, — и велел кланяться тебе, царица.
— И кого ж из вас он в великие князья прочит? — спросила Огул-Гамиш, тая лукавство в углах губ.
— Хан Батый меня прочит, как старшего в гнезде нашем.
— Хы, — хмыкнула ханша и, облокотясь на резной подлокотник, задумалась.
И хотя здесь много народу: сидят справа от трона мужчины, слева женщины, — все это в основном многочисленная родня ханши, — во дворце тихо, когда царица говорит и особенно — думает.
— А в каком городе у вас великокняжий стол? — спросила Огул-Гамиш.
«Как будто не знаешь», — подумал Александр, но вслух ответил:
— Великокняжеский стол испокон у нас во Владимире, царица.
— А в Киеве разве не великое княженье?
— Верно, царица, Русь от Киевской земли есть пошла.
Ханша опять помолчала, что-то соображая, и вдруг спросила Андрея:
— А ты не хотел бы стать великим князем?
Андрей побледнел, он не ожидал такого поворота.
— Но я младше Александра, — наконец нашелся он. — А у нас не принято поперед старшего.
— Ну, что у вас не принято, то нам не указ, — отвечала ханша. — Отныне станет так, как я захочу.
Она прикрыла глаза, словно думу думать стала. Но Александр понял, что решение у нее уже готово и оно — вперекор желанию Батыя. И все же надеялся, что у ханши хватит ума не являть свой перекор, а скрыть под словесным туманом.
— Ну что ж, драгоценный брат наш решил мудро, — начала медленно Гамиш. — И мы, лишь следуя пользе обоюдной, повелеваем тебе князь Александр, сесть в Киеве, став великим князем всей Руси. А тебе, молодой и воинственный князь Андрей, велим сидеть во Владимире и строго блюсти корысть не только свою, но и нашу.
— Но… — хотел что-то сказать Андрей и тут же смолк, получив от брата тычок локтем в бок: молчи!
Они вместе встали, поклонились ханше и, следуя за татарином-распорядителем, вышли из дворца.
— Ты чего?! — возмутился Андрей. — Она же ни бельмеса не поняла. Ведь великокняжий стол во Владимире.
— Все она поняла, Андрей. Все. Ей надо было вбить клин между нами, и она его вбила.
— Какой клин?
— Али не понимаешь? Я признан великим князем, а стола великого лишен. А ты на великом столе, а не великий князь…
— Но, но… — не смог сообразить сразу Андрей. — Как же с Батыем? Он же… Если меж нами клин, то…
— Верно, и с Батыем решила нас рассорить. Этот клин самый опасный, Андрей. С тобой как-нибудь поладим, а вот как с Сараем быть?
XIV
ЧТОБ НЕ СГЛАЗИТЬ
Много еще в Киеве оставалось руин, густо поросших лебедой и крапивой. Строился город медленно. Стены крепости, порушенные во многих местах татарами, не восстанавливались. Что пользы в них, если они не удержали поганых?
Воевода Дмитр Ейкович встретил князя сдержанно, не выказывая особой радости. Оно и понятно, он был старше и, пожалуй, единственным на Руси воеводой, уцелевшим после рати с Батыем. Это давало ему право снисходительно посматривать на других ратоборцев, которые и полона не ведали.
И потом, Дмитр Ейкович более тяготел к галицкому князю Даниилу, тот и ближе был, и, как считал воевода, более способен противостоять татарам, чем князья владимиро-суздальские. Воеводу терзали противоречивые чувства, вполне объяснимые его нелегкой и удивительной судьбой. Поскольку штурм Киева и его падение прошли на его глазах, Дмитр ненавидел татар лютой ненавистью.
Но, когда над израненным воеводой взметнулись кривые кровожадные татарские сабли, именно Батый не позволил опуститься им. Он даровал воеводе жизнь «мужества его ради».
А Ейкович и впрямь дрался отменно, удерживая Киев два с половиной месяца, много долее любого другого русского города. И при всей ненависти к татарам воевода испытывал к Батыю уважение и даже некоторое чувство признательности. Нет, не за свою жизнь, а за умение ценить смелость неприятеля. Не всем сие под силу.
На воеводском подворье, обнесенном крепким высоким заплотом [105], встретились князь и воевода. Поздоровались, прошли в широкую, с низкими потолками, горницу, сели к столу, на котором брашно не пышное, но сытное, самое воинское — хлеб, каша да корчага с медом. Дмитр Ейкович прихрамывал (замета от татар) и левой рукой плохо владел — все оттого же.
Узнав, что князь прибыл вступать в свои права на Киев, воевода заметил:
— Что деется! Матерь Руси Киев-град стал разменной резаной. Ныне одного, завтра другого князя.
— А что делать, коли мы у поганых в голдовниках пребываем.
— Знаю, что в голдовниках, а надо б в супротивниках, Александр Ярославич, в супротивниках. Не знаю, как тебе, а мне стыдно в глаза детям смотреть.
— Нет, Дмитр Ейкович, — не согласился князь. — Стыдно тогда станет, когда мы всех русичей татарским саблям иссечь дадим. А поколе на отчине русская речь слышна, мы не стыдиться должны, но силы копить.
— С чего копить-то, Ярославич? Выдь в степь, одни вороны грают, поле орать некому, всех татарин иссек либо в полон увел.
— Знаю. Ехал, видел. На Рязанщине того хуже, Дмитр Ейкович. День проскачешь, живого человека не встренешь. Тишь, запустение.
— Ну вот, сам зришь. А молвишь: силы копить. С чего?
Воевода был прав, и все же князь не мог во многом согласиться с ним.
— Коли силы копить не с чего, Дмитр Ейкович, так с кем тогда супротивничать татарам?
— Да, — вздохнул воевода. — Дона шеломом не вычерпать.
Князь в первую беседу с наместником не хотел власть свою ему выказывать, хотел до конца узнать, чем живет и дышит старый воин. Конечно, на рати положиться на него можно, спору нет, а вот как ныне в этом неустойчивом зыбком мире?
Наконец после хождений вокруг да около князь спросил:
— Так как, Дмитр Ейкович, станешь мне поспешителем? Или нет?
— А что делать, — взглянул ему в глаза воевода. — Ныне ты великий князь надо мной. Приказывай.
— Приказать недолго, — начал говорить князь и умолк на полуслове вдруг, взялся себе меду наливать, словно важней этого ничего не было.
Но воевода уловил заминку и даже, кажется, начал догадываться о причине ее: «Не иначе о Данииле Романовиче вспомнил Ярославич».
— Приказать недолго, — повторил Александр, — но не станешь ли ты, воевода, на Галич оглядываться, у князя Даниила совета испрашивать?
— А что? Даниилу в уме не откажешь, как и в отваге.
— Согласен, Даниил и храбр и умен, но ты забываешь, воевода, что Киев ближе к Сараю, нежели
