Галич. В Галиче можно не токмо ругать Батыя, но и меч на него точить, а в Киеве?..
— В Киеве и думать о сем не велишь. Верно, Ярославич?
— Верно, Ейкович, верно. Потому как я не хочу Киеву судьбы Рязани. Не могу позволить.
— Ну что ж, раз велишь любой ценой сохранять сии развалины, буду стараться. — Воевода усмехнулся горько. — Тем паче, что ныне из меня воин, как из заячьего хвоста сулица.
«Ну что ж, ругай себя, ругай, старый колчан. Думаешь, я вступлюсь. Не дождешься».
Они молча выпили меду, принялись за остывшую кашу. Александр, проглотив последнюю ложку каши, воскликнул вдруг:
— Да, Дмитр Ейкович, хорошо, что ты напомнил о князе Данииле.
«А я ли?» — подумал воевода, но смолчал.
— Ведь у него дочь на выданье, кажется?
— Да. Устинье Даниловне уже шестнадцать лет.
— А у меня брату Андрею пора приспела жениться. Как думаешь, отдаст Даниил дочку?
— А почему бы и нет? Брачный союз у него с литвой есть, с королем тоже. Почему бы с Суздальщиной не завязать?
— Вот ты приказа просил, — усмехнулся князь. — Вот тебе мой первый: сосватать Даниловну за князя владимирского Андрея Ярославича. Ты с князем Даниилом в старой дружбе, тебе не составит труда.
— За честь спасибо, Александр Ярославич, — ответил серьезно воевода. — Думаю, сия «рать» мне ныне более с руки будет.
— И еще. Венчать будем во Владимире, и венчать станет митрополит Кирилл.
— Но он же в отъезде, в Никее[106], — напомнил воевода.
— Знаю. Воротится ж он когда-нибудь.
— Воротиться-то воротится, но согласится ли в такую даль ехать?
— Уговорить надо. Тебе не под силу, князя Даниила настрой. Пусть сам его туда привезет. Венчанье, чай, не простое, великокняжеское. И потом, во Владимире с татарской рати, как погиб Митрофан, даже епископии нет. Сие не дело. Стол великокняжеский, и без епископии. Пусть Кирилл своей рукой и рукоположит кого-нибудь из попов.
— Да, тут ты прав, Ярославич.
— Я всегда прав должен быть, Дмитр Ейкович, — засмеялся князь и дружески похлопал воеводу по плечу. — Как-никак, всю Русь мне пожаловали. И ты мое право должен в жизнь проводить.
Улыбался и воевода, вполне довольный, что пришли они с князем к столь мирному и приятному согласию. Но даже он, старый, опытный воин, и помыслить не мог, что скрывалось за сим ясным и понятным решением князя.
А скрывалось за ним дело важное и большое: довольно митрополии в Киеве быть, ныне центр Руси перемещался на Суздальщину. И если митрополит приедет туда на венчанье, то оттуда уж его Ярославич не выпустит. Уговорит, уломает.
Но знать о сем пока он один должен, даже Андрею не будет сказано, не говоря уж о воеводе. Александр знал давно, что в любом деле умолчание — залог верный успеха грядущего. Лишь бы Даниил не догадался, ведь кто-кто, а он тоже не прочь митрополию к себе в Галич залучить.
— Ну, сплюнем, чтоб не сглазить, — сказал князь полушутливо.
— Сплюнем, — согласился воевода.
И они вместе, отворотившись, сплюнули и засмеялись — столь складно вышло, в един миг «тьфукнули».
В един миг, но не в едину думу. Но об этом лишь Александр Ярославич знал.
ХV
СТОЛЕЦ — НЕ ВЕНЕЦ
Пока Александр с Андреем ездили в Каракорум столы делить, их брат родной Михаил Хоробрит прискакал из Москвы со своей дружиной во Владимир и, взошед в сени великокняжеские к стрыю своему Святославу Всеволодичу, молвил без околичностей:
— Ну, стрый, пора и честь знать, слазь с великого стола. Буду я великим. Довольно мне Москвой пробавляться.
Смутился старый Святослав от этакой прыти сыновца своего.
— Но, Михаил, сие не нам решать. Батыю.
— Плевал я на Батыя. Русский стол, русским и решать.
— Ну тогда подождем Александра с Андреем из Каракорума.
— Шибко алкаю ждать их, — усмехнулся зло Михаил. — Отца ждали. Дождались?
— Окстись, Михайла. Зачем беду на голову родным братьям зовешь? Молиться за них надо, а ты…
— Пусть попы да монахи молятся. Давай, стрый, давай по-доброму перебирайся в свой Суздаль, не гневи сердца моего. А то знаешь…
Святослав знал сыновца — на руку скор, на меч того пуще. Ну его от греха, уступил стол «по- доброму», тем более что на подворье дружина Михайлова мечами бряцала, норовя драку затеять. Вот уж истинно, не по родителям гридни — по князю.
Ну и славный пир закатил молодой великий князь во дворце, упоил всю дружину свою, всю прислугу. Позвал и Святослава, не забыл старика, посадил рядом и, обнимая его и тиская, говорил растроганно:
— Не обижайся. Я на тебя сердца не держу. Мне великий стол на что нужен-то… Думаешь, для спеси? Нет, старый, я великим быть хочу, чтоб всех на поганых поднять, всех до единого. А Москва — что? Деревня. Я не хочу, как отец вон, царствие ему небесное, да Александр с Андреем, перед погаными поклоны класть. Русь им запродавать. Я с мечом на них, с мечом.
Опьяневший Михаил уже и любил свергнутого Святослава, лез целоваться к нему, гуслярам велел хвалы петь стрыю. А под конец давай у него прощения просить:
— Ты меня прости, старик. Не серчай. Ладно? Я ведь люблю тебя, ты мне заместо отца ныне. Простишь, а?
И заглядывал с мольбой под седые косматые брови стрыя.
— Ладно. Чего уж. Чай, свои. Бог простит.
— Нет, ты, ты прости, Святослав, — продолжал умолять опьяневший Михаил, словно без этого прощения ему жизни не было.
И когда позже все это вспомнил старый Святослав — и глаза умоляющие, и слова горячие, — понял: чуял сыновец смерть свою. Чуял, оттого и прощение вымаливал.
Недолго княжил Михаил во Владимире. Вскоре пришла ведомость из Москвы: литва волости зорит, оборонить их некому.
— Как некому? — вспылил Михаил. — А я на што?!
Да на конь всю дружину и быстро-быстро побежал ратоборствовать. Ускакал Михаил Хоробрит лихим и красивым, воротился в гробу упокоившимся. Нашла сулица его острая, пронырнула меж блях бахтерца и в сердце уклюнула.
Для князя смерть на рати — куда лучше доля. А все же жаль было Святославу сыновца неугомонного, мало пожившего. Вызвал из Ростова епископа Кирилла и велел отпеть, как по чину положено, великого князя Михаила Ярославича. Положили Михаила рядом с отцом Ярославом в Успенском соборе.
Успокоился Владимир-град после похорон и тризны по великому князю, словно зарницей полыхнувшему и погасшему на тревожном небосводе.
Святослав Всеволодич тихо, без шума, опять на великом столе вокняжился, не свою волю, а ханскую исполняя.
Но, видно, так уж у него на роду было написано: уступать молодым. Воротились из татар сыновцы
